Неточные совпадения
В конце 1840 г.
были напечатаны в «Отечественных записках» отрывки из «Записок одного
молодого человека», — «Город Малинов и малиновцы» нравились многим; что касается до остального, в них заметно сильное влияние гейневских «Reisebilder» [«Путевых картин» (нем.).].
Глафире Львовне с первого взгляда понравился
молодой человек; на это
было много причин: во-первых, Дмитрий Яковлевич с своими большими голубыми глазами
был интересен; во-вторых, Глафира Львовна, кроме мужа, лакеев, кучеров да старика доктора, редко видала мужчин, особенно
молодых, интересных, — а она, как мы после узнаем, любила, по старой памяти, платонические мечтания; в-третьих, женщины в некоторых летах смотрят на юношу с тем непонятно влекущим чувством, с которым обыкновенно мужчины смотрят на девушек.
Странно
было это столкновение жизни бедного
молодого человека с жизнью семьи богатого помещика.
Все для него изменилось, и можно
было предвидеть, что такая перемена не пройдет без влияния на
молодого человека, совершенно не знавшего практического мира и неопытного.
Когда, на другое утро,
молодые пришли с конфектами на поклон, Негров
был весел, подарил новобрачным сто рублей и сказал повару, случившемуся тут: «Учись, осел, люблю наказать, люблю и жаловать: служил хорошо, и ему хорошо».
Молодой доктор
был мастер лечить женские болезни; пациентки
были от него без ума; лечил он от всего пиявками и красноречиво доказывал, что не только все болезни — воспаление, но и жизнь
есть не что иное, как воспаление материи; о Круциферском он отзывался с убийственным снисхождением; словом, он вошел в моду.
В обоих случаях Круциферскому не приходилось ничего делать, а смерть падала на его счет, и
молодой доктор всякий раз говорил дамам: «Странная вещь, ведь Яков Иванович очень хорошо знает свое дело, а как не догадался употребить t-rae opii Sydenhamii капель X, solutum in aqua distil lata [Сиденгэмовой настойки опия капель 10, разведенных в дистиллированной воде (лат.).] да не поставил под ложечку сорок пять пиявок; ведь человек-то бы
был жив».
Первое, что сблизило
молодых людей,
была отеческая простота в обращении Негрова с своими домашними и с прислугой.
Элиза Августовна не проронила ни одной из этих перемен; когда же она, случайно зашедши в комнату Глафиры Львовны во время ее отсутствия и случайно отворив ящик туалета, нашла в нем початую баночку rouge végétal [румян (фр.).], которая лет пятнадцать покоилась рядом с какой-то глазной примочкой в кладовой, — тогда она воскликнула внутри своей души: «Теперь пора и мне выступить на сцену!» В тот же вечер, оставшись наедине с Глафирой Львовной, мадам начала рассказывать о том, как одна — разумеется, княгиня — интересовалась одним
молодым человеком, как у нее (то
есть у Элизы Августовны) сердце изныло, видя, что ангел-княгиня сохнет, страдает; как княгиня, наконец, пала на грудь к ней, как к единственному другу, и живописала ей свои волнения, свои сомнения, прося ее совета; как она разрешила ее сомнения, дала советы; как потом княгиня перестала сохнуть и страдать, напротив, начала толстеть и веселиться.
Молодой человек долго стоял, погруженный в созерцание; его взгляд
был полон любви и благочестия; наконец он решился подойти к ней.
Первое, что ему пришло в голову, когда он открыл любовь Круциферского, — заставить его жениться; он думал, что письмо
было шалостью, что
молодой человек не так-то легко наденет на себя ярмо брачной жизни; из ответов Круциферского Негров ясно видел, что тот жениться не прочь, и потому он тотчас переменил сторону атаки и завел речь о состоянии, боясь, что Круциферский, решась на брак, спросит его о приданом.
Он
был молод, развратен, игрок, в отставке, охотник
пить, ходить с ружьем, показывать ненужную удаль и волочиться за всеми женщинами
моложе тридцати лет и без значительных недостатков в лице.
В Петербурге находили, что
молодой офицер прекрасно воспитан, то
есть имеет восемь лошадей, не меньшее число людей, двух поваров и проч.
Он
был человек отлично образованный, славно знал по-латыни,
был хороший ботаник; в деле воспитания мечтатель с юношескою добросовестностью видел исполнение долга, страшную ответственность; он изучил всевозможные трактаты о воспитании и педагогии от «Эмиля» и Песталоцци до Базедова и Николаи; одного он не вычитал в этих книгах — что важнейшее дело воспитания состоит в приспособлении
молодого ума к окружающему, что воспитание должно
быть климатологическое, что для каждой эпохи, так, как для каждой страны, еще более для каждого сословия, а может
быть, и для каждой семьи, должно
быть свое воспитание.
Молодой Бельтов, у которого и самолюбие
было развито, и юное сознание сил и готовности, — мечтал о будущем; у него в голове бродили разные надежды, планы, упования; он мечтал об обширной гражданской деятельности, о том, как он посвятит всю жизнь ей… и среди этих увлечений будущим пылкий юноша вдруг бросился на шею к женевцу.
Видно
было, что скука снедает
молодого человека, что роль зрителя, на которую обрекает себя путешественник, стала надоедать ему: он досмотрел Европу — ему ничего не оставалось делать; все возле
были заняты, как обыкновенно люди дома бывают заняты; он увидел себя гостем, которому предлагают стул, которого осыпают вежливостью, но в семейные тайны не посвящают, которому, наконец, бывает пора идти к себе.
Алексей Абрамович, сколько его ни убеждал Крупов, более десяти тысяч не дал в приданое, но зато решительно взял на себя обзаведение
молодых; эту трудную задачу он разрешил довольно удачно: он перевез к ним все то из своего дома и из кладовой, что
было для него совершенно не нужно, полагая, вероятно, что именно это-то и нужно
молодым.
Но один из лучших подарков
был сделан утром в день отъезда
молодых; Алексей Абрамович велел позвать Николашку и Палашку —
молодого чахоточного малого лет двадцати пяти и
молодую девку, очень рябую.
Последнее поручение нелегко
было исполнить: сконфуженная
молодая чета прятала руки, краснела, целовалась и не знала, что начать.
Она
была хорошего дворянского происхождения и с
молодых лет вдова; имение ее состояло из четырех душ крестьян, составлявших четырнадцатую часть наследства, выделенного ей родственниками ее, людьми очень богатыми, которые, взойдя в ее вдовье положение, щедрой рукой нарезали для нее и для ее крестьян болото, обильное дупелями и бекасами, но не совсем удобное для мирных занятий хлебопашеством.
Сверх крестьян и рецептов, у Анны Якимовны
были три
молодые горничные, одна старая и два лакея.
Молодых девок она никогда не одевала, а, что всего замечательнее, они
были всегда хорошо одеты.
Самому выписывать книги нечего
было и думать, гимназия приобретала, но не такие, которые могли бы поддержать интерес в
молодом ученом.
— Вот, Дмитрий Яковлевич, я тебе искренно скажу, ты меня обязал, истинно дружески обязал, а то как в твои лета, сидишь дома назаперти; конечно, у тебя
есть там хозяюшка
молодая, ну, да ведь надобно же и в свет-то иной заглянуть.