Неточные совпадения
Утром я бросился в небольшой флигель, служивший баней, туда снесли Толочанова; тело лежало на столе в том виде, как он умер: во фраке, без галстука, с раскрытой
грудью; черты его были страшно искажены и уже почернели. Это было первое мертвое тело, которое я
видел; близкий к обмороку, я вышел вон. И игрушки, и картинки, подаренные мне на Новый год, не тешили меня; почернелый Толочанов носился перед глазами, и я слышал его «жжет — огонь!».
Но в этом одиночестве
грудь наша не была замкнута счастием, а, напротив, была больше, чем когда-либо, раскрыта всем интересам; мы много жили тогда и во все стороны, думали и читали, отдавались всему и снова сосредоточивались на нашей любви; мы сверяли наши думы и мечты и с удивлением
видели, как бесконечно шло наше сочувствие, как во всех тончайших, пропадающих изгибах и разветвлениях чувств и мыслей, вкусов и антипатий все было родное, созвучное.
Ворот его рубахи был расстегнут, и сквозь ее прореху можно было
видеть грудь и черные волосы, такие густые и курчавые, какие бывают только у карачаевских барашков.
Неточные совпадения
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я не
вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив
грудь, вышел из комнаты.
«Неужели это правда?» подумал Левин и оглянулся на невесту. Ему несколько сверху виднелся ее профиль, и по чуть заметному движению ее губ и ресниц он знал, что она почувствовала его взгляд. Она не оглянулась, но высокий сборчатый воротничок зашевелился, поднимаясь к ее розовому маленькому уху. Он
видел, что вздох остановился в ее
груди, и задрожала маленькая рука в высокой перчатке, державшая свечу.
Услыхав это, Анна быстро села и закрыла лицо веером. Алексей Александрович
видел, что она плакала и не могла удержать не только слез, но и рыданий, которые поднимали ее
грудь. Алексей Александрович загородил ее собою, давая ей время оправиться.
И долго я лежал неподвижно и плакал горько, не стараясь удерживать слез и рыданий; я думал,
грудь моя разорвется; вся моя твердость, все мое хладнокровие — исчезли как дым. Душа обессилела, рассудок замолк, и если б в эту минуту кто-нибудь меня
увидел, он бы с презрением отвернулся.
Прекрасны вы, брега Тавриды, // Когда вас
видишь с корабля // При свете утренней Киприды, // Как вас впервой
увидел я; // Вы мне предстали в блеске брачном: // На небе синем и прозрачном // Сияли груды ваших гор, // Долин, деревьев, сёл узор // Разостлан был передо мною. // А там, меж хижинок татар… // Какой во мне проснулся жар! // Какой волшебною тоскою // Стеснялась пламенная
грудь! // Но, муза! прошлое забудь.