Неточные совпадения
Плантаторы обыкновенно вводят в счет страховую премию рабства,
то есть содержание жены, детей помещиком и скудный кусок хлеба где-нибудь в деревне под старость лет. Конечно, это надобно взять в расчет; но страховая премия сильно понижается — премией
страха телесных наказаний, невозможностью перемены состояния и гораздо худшего содержания.
Проходя мимо лавки Ширяева, ему пришло в голову спросить, не продал ли он хоть один экземпляр его книги; он был дней пять перед
тем, но ничего не нашел; со
страхом взошел он в его лавку.
О выборе не может быть и речи; обуздать мысль труднее, чем всякую страсть, она влечет невольно; кто может ее затормозить чувством, мечтой,
страхом последствий,
тот и затормозит ее, но не все могут. У кого мысль берет верх, у
того вопрос не о прилагаемости, не о
том — легче или тяжеле будет,
тот ищет истины и неумолимо, нелицеприятно проводит начала, как сен-симонисты некогда, как Прудон до сих пор.
— Не сердитесь, у меня нервы расстроены; я все понимаю, идите вашей дорогой, для вас нет другой, а если б была, вы все были бы не
те. Я знаю это, но не могу пересилить
страха, я так много перенесла несчастий, что на новые недостает сил. Смотрите, вы ни слова не говорите Ваде об этом, он огорчится, будет меня уговаривать… вот он, — прибавила старушка, поспешно утирая слезы и прося еще раз взглядом, чтоб я молчал.
Этих более виновных нашлось шестеро: Огарев, Сатин, Лахтин, Оболенский, Сорокин и я. Я назначался в Пермь. В числе осужденных был Лахтин, который вовсе не был арестован. Когда его позвали в комиссию слушать сентенцию, он думал, что это для
страха, для
того чтоб он казнился, глядя, как других наказывают. Рассказывали, что кто-то из близких князя Голицына, сердясь на его жену, удружил ему этим сюрпризом. Слабый здоровьем, он года через три умер в ссылке.
Пожилых лет, небольшой ростом офицер, с лицом, выражавшим много перенесенных забот, мелких нужд,
страха перед начальством, встретил меня со всем радушием мертвящей скуки. Это был один из
тех недальних, добродушных служак, тянувший лет двадцать пять свою лямку и затянувшийся, без рассуждений, без повышений, в
том роде, как служат старые лошади, полагая, вероятно, что так и надобно на рассвете надеть хомут и что-нибудь тащить.
Достать людей для
того, чтоб их накормить до тошноты, — не трудная задача, но его официальное положение и
страх чиновников перед ним не позволяли ни им свободно пользоваться его гостеприимством, ни ему сделать трактир из своего дома.
С летами
страх прошел, но дома княгини я не любил — я в нем не мог дышать вольно, мне было у нее не по себе, и я, как пойманный заяц, беспокойно смотрел
то в
ту,
то в другую сторону, чтоб дать стречка.
А между
тем слова старика открывали перед молодым существом иной мир, иначе симпатичный, нежели
тот, в котором сама религия делалась чем-то кухонным, сводилась на соблюдение постов да на хождение ночью в церковь, где изуверство, развитое
страхом, шло рядом с обманом, где все было ограничено, поддельно, условно и жало душу своей узкостью.
Тем не менее не без
страха постучался я в его архипастырскую дверь.
Ключница княгини, добрая старушка, очень неравнодушная к Матвею, снабжала нас на свой
страх то скатертью,
то чашками,
то простынями,
то вилками и ножами.
И кто взвесил, кто подумал о
том, что и что было в этом сердце, пока мать переходила страшную тропу от любви до
страха, от
страха до отчаяния, от отчаяния до преступления, до безумия, потому что детоубийство есть физиологическая нелепость.
Когда я писал эту часть «Былого и дум», у меня не было нашей прежней переписки. Я ее получил в 1856 году. Мне пришлось, перечитывая ее, поправить два-три места — не больше. Память тут мне не изменила. Хотелось бы мне приложить несколько писем NataLie — и с
тем вместе какой-то
страх останавливает меня, и я не решил вопрос, следует ли еще дальше разоблачать жизнь, и не встретят ли строки, дорогие мне, холодную улыбку?
В начале 1840 года расстались мы с Владимиром, с бедной, узенькой Клязьмой. Я покидал наш венчальный городок с щемящим сердцем и
страхом; я предвидел, что
той простой, глубокой внутренней жизни не будет больше и что придется подвязать много парусов.
Я слышал о
том, как он прятался во время старорусского восстания и как был без души от
страха от инженерского генерала Рейхеля.
С разгоревшимся от слез и стыда лицом, с выражением
страха и ожидания, с умоляющим взглядом стояла передо мной бедная девушка — с
тем особенным выражением, которое дает женщине беременность.
Нам доказывать нашу народность было бы еще смешнее, чем немцам, в ней не сомневаются даже
те, которые нас бранят, они нас ненавидят от
страха, но не отрицают, как Меттерних отрицал Италию.
Петербургское правительство еще до
того грубо и не обтерлось, до
того — только деспотизм, что любит наводить
страх, хочет, чтоб перед ним все дрожало, словом, хочет не только власти, но сценической постановки ее.
Реформация и революция были сами до
того испуганы пустотою мира, в который они входили, что они искали спасения в двух монашествах: в холодном, скучном ханжестве пуританизма и в сухом, натянутом цивизме республиканского формализма. Квакерская и якобинская нетерпимость были основаны на
страхе, что их почва не тверда; они видели, что им надобны были сильные средства, чтобы уверить одних, что это церковь, других — что это свобода.
Вот что он писал мне 29 августа 1849 года в Женеву: «Итак, дело решено: под моей общей дирекцией вы имеете участие в издании журнала, ваши статьи должны быть принимаемы без всякого контроля, кроме
того, к которому редакцию обязывает уважение к своим мнениям и
страх судебной ответственности.
Неточные совпадения
Кутейкин. Слыхал ли ты, братец, каково житье —
то здешним челядинцам; даром, что ты служивый, бывал на баталиях,
страх и трепет приидет на тя…
К счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в
том числе и Фердыщенку. Это был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова.
Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это были ассигнации.
Из рассказа его видно, что глуповцы беспрекословно подчиняются капризам истории и не представляют никаких данных, по которым можно было бы судить о степени их зрелости, в смысле самоуправления; что, напротив
того, они мечутся из стороны в сторону, без всякого плана, как бы гонимые безотчетным
страхом.
А так как подобное противоестественное приурочение известного к неизвестному запутывает еще более,
то последствие такого положения может быть только одно: всеобщий панический
страх.
И точно, он начал нечто подозревать. Его поразила тишина во время дня и шорох во время ночи. Он видел, как с наступлением сумерек какие-то тени бродили по городу и исчезали неведомо куда и как с рассветом дня
те же самые тени вновь появлялись в городе и разбегались по домам. Несколько дней сряду повторялось это явление, и всякий раз он порывался выбежать из дома, чтобы лично расследовать причину ночной суматохи, но суеверный
страх удерживал его. Как истинный прохвост, он боялся чертей и ведьм.