Неточные совпадения
Надобно же было для последнего удара Федору Карловичу,
чтоб он раз при Бушо, французском учителе, похвастался тем, что он был рекрутом под Ватерлоо и что немцы дали страшную таску французам. Бушо только посмотрел на него и
так страшно понюхал табаку, что победитель Наполеона несколько сконфузился. Бушо ушел, сердито опираясь на свою сучковатую палку, и никогда не называл его иначе, как le soldat de Vilainton. Я тогда еще не знал, что каламбур этот принадлежит Беранже, и не мог нарадоваться на выдумку Бушо.
Я на своем столе нацарапал числа до ее приезда и смарывал прошедшие, иногда намеренно забывая дня три,
чтоб иметь удовольствие разом вымарать побольше, и все-таки время тянулось очень долго, потом и срок прошел, и новый был назначен, и тот прошел, как всегда бывает.
Так-то, Огарев, рука в руку входили мы с тобою в жизнь! Шли мы безбоязненно и гордо, не скупясь, отвечали всякому призыву, искренно отдавались всякому увлечению. Путь, нами избранный, был не легок, мы его не покидали ни разу; раненные, сломанные, мы шли, и нас никто не обгонял. Я дошел… не до цели, а до того места, где дорога идет под гору, и невольно ищу твоей руки,
чтоб вместе выйти,
чтоб пожать ее и сказать, грустно улыбаясь: «Вот и все!»
— А ты сам подержи бутылку в
таком жару,
чтоб смола не топилась.
Какое мужество надобно было иметь,
чтоб произнести всенародно во Франции эти слова освобождения от спиритуализма, который
так силен в понятиях французов и
так вовсе не существует в их поведении.
— Не сердитесь, у меня нервы расстроены; я все понимаю, идите вашей дорогой, для вас нет другой, а если б была, вы все были бы не те. Я знаю это, но не могу пересилить страха, я
так много перенесла несчастий, что на новые недостает сил. Смотрите, вы ни слова не говорите Ваде об этом, он огорчится, будет меня уговаривать… вот он, — прибавила старушка, поспешно утирая слезы и прося еще раз взглядом,
чтоб я молчал.
— Тут нет места хотеть или не хотеть, — отвечал он, — только я сомневаюсь,
чтоб Орлов мог много сделать; после обеда пройдите в кабинет, я его приведу к вам.
Так вот, — прибавил он, помолчав, — и ваш черед пришел; этот омут всех утянет.
Чтоб знать, что
такое русская тюрьма, русский суд и полиция, для этого надобно быть мужиком, дворовым, мастеровым или мещанином. Политических арестантов, которые большею частию принадлежат к дворянству, содержат строго, наказывают свирепо, но их судьба не идет ни в какое сравнение с судьбою бедных бородачей. С этими полиция не церемонится. К кому мужик или мастеровой пойдет потом жаловаться, где найдет суд?
Через несколько недель полковник Семенов (брат знаменитой актрисы, впоследствии княгини Гагариной) позволил оставлять свечу, запретив,
чтоб чем-нибудь завешивали окно, которое было ниже двора,
так что часовой мог видеть все, что делается у арестанта, и не велел в коридоре кричать «слушай».
Она подослала отставного офицера Скарятку,
чтоб нас завлечь, обличить; он познакомился почти со всем нашим кругом, но мы очень скоро угадали, что он
такое, и удалили его от себя.
Для какого-то непонятного контроля и порядка он приказывал всем сосланным на житье в Пермь являться к себе в десять часов утра по субботам. Он выходил с трубкой и с листом, поверял, все ли налицо, а если кого не было, посылал квартального узнавать о причине, ничего почти ни с кем не говорил и отпускал.
Таким образом, я в его зале перезнакомился со всеми поляками, с которыми он предупреждал,
чтоб я не был знаком.
— Нет, не то
чтоб повальные, а
так, мрут, как мухи; жиденок, знаете, эдакой чахлый, тщедушный, словно кошка ободранная, не привык часов десять месить грязь да есть сухари — опять чужие люди, ни отца, ни матери, ни баловства; ну, покашляет, покашляет, да и в Могилев. И скажите, сделайте милость, что это им далось, что можно с ребятишками делать?
Граф Орлов написал князю Щербатову секретное отношение, в котором советовал ему дело затушить,
чтоб не дать
такого прямого торжества низшему сословию над высшим.
Простые линии, их гармоническое сочетание, ритм, числовые отношения представляют нечто таинственное и с тем вместе неполное, Здание, храм не заключают сами в себе своей цели, как статуя или картина, поэма или симфония; здание ищет обитателя, это — очерченное, расчищенное место, это — обстановка, броня черепахи, раковина моллюска, — именно в том-то и дело,
чтоб содержащее
так соответствовало духу, цели, жильцу, как панцирь черепахе.
В 1846, в начале зимы, я был в последний раз в Петербурге и видел Витберга. Он совершенно гибнул, даже его прежний гнев против его врагов, который я
так любил, стал потухать; надежд у него не было больше, он ничего не делал,
чтоб выйти из своего положения, ровное отчаяние докончило его, существование сломилось на всех составах. Он ждал смерти.
Так что мужик, подаривший целого теленка, должен истратить грош-другой,
чтоб получить кусок себе на снедь.
Все это вместе
так было гадко, что я вышел опять на двор. Исправник выбежал вслед за мной, он держал в одной руке рюмку, в другой бутылку рома и приставал ко мне,
чтоб я выпил.
«…Мое ребячество было самое печальное, горькое, сколько слез пролито, не видимых никем, сколько раз, бывало, ночью, не понимая еще, что
такое молитва, я вставала украдкой (не смея и молиться не в назначенное время) и просила бога,
чтоб меня кто-нибудь любил, ласкал.
Ведь вы не поверите,
чтоб я
так часто об вас думала, почти все мои желания, все мои мысли, все, все, все в вас…
Чтоб утешить новобрачную, аптекарь пригласил ехать с ними в Вятку молодую девушку лет семнадцати, дальнюю родственницу его жены; она, еще более очертя голову и уже совсем не зная, что
такое «Вьатка», согласилась.
Я мог переносить разлуку, перенес бы и молчание, но, встретившись с другим ребенком-женщиной, в котором все было
так непритворно просто, я не мог удержаться,
чтоб не разболтать ей мою тайну.
— О ком она говорит? — закричал Сенатор. — А? Как это вы, сестрица, позволяете,
чтоб эта, черт знает кто
такая, при вас
так говорила о дочери вашего брата? Да и вообще, зачем эта шваль здесь? Вы ее тоже позвали на совет? Что она вам — родственница, что ли?
Кетчер махал мне рукой. Я взошел в калитку, мальчик, который успел вырасти, провожал меня, знакомо улыбаясь. И вот я в передней, в которую некогда входил зевая, а теперь готов был пасть на колена и целовать каждую доску пола. Аркадий привел меня в гостиную и вышел. Я, утомленный, бросился на диван, сердце билось
так сильно, что мне было больно, и, сверх того, мне было страшно. Я растягиваю рассказ,
чтоб дольше остаться с этими воспоминаниями, хотя и вижу, что слово их плохо берет.
Опасность могла только быть со стороны тайной полиции, но все было сделано
так быстро, что ей трудно было знать; да если она что-нибудь и проведала, то кому же придет в голову,
чтоб человек, тайно возвратившийся из ссылки, который увозит свою невесту, спокойно сидел в Перовом трактире, где народ толчется с утра до ночи.
Когда я предварительно просил у губернатора дозволение, я вовсе не представлял моего брака тайным, это было вернейшее средство,
чтоб никто не говорил, и чего же было естественнее приезда моей невесты во Владимир, когда я был лишен права из него выехать. Тоже естественно было и то, что в
таком случае мы желали венчаться как можно скромнее.
Никогда не возьму я на себя той ответственности, которую ты мне даешь, никогда! У тебя есть много своего, зачем же ты
так отдаешься в волю мою? Я хочу,
чтоб ты сделала из себя то, что можешь из себя сделать, с своей стороны, я берусь способствовать этому развитию, отнимать преграды.
Я понимаю Le ton d'exaltation [восторженный тон (фр.).] твоих записок — ты влюблена! Если ты мне напишешь, что любишь серьезно, я умолкну, — тут оканчивается власть брата. Но слова эти мне надобно,
чтоб ты сказала. Знаешь ли ты, что
такое обыкновенные люди? они, правда, могут составить счастье, — но твое ли счастье, Наташа? ты слишком мало ценишь себя! Лучше в монастырь, чем в толпу. Помни одно, что я говорю это, потому что я твой брат, потому что я горд за тебя и тобою!
Я не еду из Лондона. Некуда и незачем… Сюда прибило и бросило волнами,
так безжалостно ломавшими, крутившими меня и все мне близкое… Здесь и приостановлюсь,
чтоб перевести дух и сколько-нибудь прийти в себя.
Все эти вещи казались до того легки нашим друзьям, они
так улыбались «французским» возражениям, что я был на некоторое время подавлен ими и работал, и работал,
чтоб дойти до отчетливого понимания их философского jargon. [жаргона (фр.).]
Характер Гамлета, например, до
такой степени общечеловеческий, особенно в эпоху сомнений и раздумья, в эпоху сознания каких-то черных дел, совершившихся возле них, каких-то измен великому в пользу ничтожного и пошлого, что трудно себе представить,
чтоб его не поняли.
— Нет, уж это позвольте, это не
такие люди, этого никогда не бывает,
чтоб, получимши благодарность, не исполнить долг чести, — ответил корректор до того обиженным тоном, что я счел нужным его смягчить легкой прибавочкой благодарности.
— Помилуйте, — перебил меня Дубельт, — все сведения, собранные об вас, совершенно в вашу пользу, я еще вчера говорил с Жуковским, — дай бог,
чтоб об моих сыновьях
так отзывались, как он отозвался.
— Я вам объявляю монаршую волю, а вы мне отвечаете рассуждениями. Что за польза будет из всего, что вы мне скажете и что я вам скажу — это потерянные слова. Переменить теперь ничего нельзя, что будет потом, долею зависит от вас. А
так как вы напомнили об вашей первой истории, то я особенно рекомендую вам,
чтоб не было третьей,
так легко в третий раз вы, наверно, не отделаетесь.
Все это вздор, это подчиненные его небось распускают слух. Все они не имеют никакого влияния; они не
так себя держат и не на
такой ноге,
чтоб иметь влияние… Вы уже меня простите, взялась не за свое дело; знаете, что я вам посоветую? Что вам в Новгород ездить! Поезжайте лучше в Одессу, подальше от них, и город почти иностранный, да и Воронцов, если не испортился, человек другого «режиму».
Не вызванный ничем с моей стороны, он счел нужным сказать, что он не терпит,
чтоб советники подавали голос или оставались бы письменно при своем мнении, что это задерживает дела, что если что не
так, то можно переговорить, а как на мнения пойдет, то тот или другой должен выйти в отставку.
Помня знаменитое изречение Талейрана, я не старался особенно блеснуть усердием и занимался делами, насколько было нужно,
чтоб не получить замечания или не попасть в беду. Но в моем отделении было два рода дел, на которые я не считал себя вправе смотреть
так поверхностно, это были дела о раскольниках и злоупотреблении помещичьей власти.
Новгородский предводитель, милиционный [участник ополчения 1812 г. (от лат. militia).] дворянин, с владимирской медалью, встречаясь со мной,
чтоб заявить начитанность, говорил книжным языком докарамзинского периода; указывая раз на памятник, который новгородское дворянство воздвигнуло самому себе в награду за патриотизм в 1812 году, он как-то с чувством отзывался о,
так сказать, трудной, священной и тем не менее лестной обязанности предводителя.
Пристав принял показания, и дело пошло своим порядком, полиция возилась, уголовная палата возилась с год времени; наконец суд, явным образом закупленный, решил премудро: позвать мужа Ярыжкиной и внушить ему,
чтоб он удерживал жену от
таких наказаний, а ее самое, оставя в подозрении, что она способствовала смерти двух горничных, обязать подпиской их впредь не наказывать.
как сказал об нём Пушкин, был идеалом образцового капрала,
так, как он носился в мечтах отца Фридриха II; нечеловеческая преданность, механическая исправность, точность хронометра, никакого чувства, рутина и деятельность, ровно столько ума, сколько нужно для исполнителя, и ровно столько честолюбия, зависти, желчи,
чтоб предпочитать власть деньгам.
Такие люди — клад для царей. Только мелкой злопамятностью Николая и можно объяснить, что он не употребил никуда Аракчеева, а ограничился его подмастерьями.
«…Я не могу долго пробыть в моем положении, я задохнусь, — и как бы ни вынырнуть, лишь бы вынырнуть. Писал к Дубельту (просил его,
чтоб он выхлопотал мне право переехать в Москву). Написавши
такое письмо, я делаюсь болен, on se sent flétri. [чувствуешь себя запятнанным (фр.).] Вероятно, это чувство, которое испытывают публичные женщины, продаваясь первые раза за деньги…»
Раз воротился я домой поздно вечером; она была уже в постели; я взошел в спальную. На сердце у меня было скверно. Филиппович пригласил меня к себе,
чтоб сообщить мне свое подозрение на одного из наших общих знакомых, что он в сношениях с полицией.
Такого рода вещи обыкновенно щемят душу не столько возможной опасностью, сколько чувством нравственного отвращения.
Жалобы на слуг, которые мы слышим ежедневно,
так же справедливы, как жалобы слуг на господ, и это не потому,
чтоб те и другие сделались хуже, а потому, что их отношение больше и больше приходит в сознание. Оно удручительно для слуги и развращает барина.
С посредственными способностями, без большого размаха можно было бы еще сладить. Но, по несчастью, у этих психически тонко развитых, но мягких натур большею частию сила тратится на то,
чтоб ринуться вперед, а на то,
чтоб продолжать путь, ее и нет. Издали образование, развитие представляются им с своей поэтической стороны, ее-то они и хотели бы захватить, забывая, что им недостает всей технической части дела — doigte, [умения (фр.).] без которого инструмент все-таки не покоряется.
Вся Европа пришла теперь к необходимости деспотизма,
чтоб как-нибудь удержать современный государственный быт против напора социальных идей, стремящихся водворить новый чин, к которому Запад, боясь и упираясь, все-таки несется с неведомой силой.
Поэт, нашедший слово и голос для этой боли, был слишком горд, чтобы притворяться,
чтоб страдать для рукоплесканий; напротив, он часто горькую мысль свою высказывал с
таким юмором, что добрые люди помирали со смеха.
— Для меня, — сказал я ему, — мало удивительного в том, что Николай, в наказание мне, хочет стянуть деньги моей матери или меня поймать ими на удочку; но я не мог себе представить,
чтоб ваше имя имело
так мало веса в России.
— Вы можете остаться еще месяц. Префект поручил мне вместе с тем сказать вам, что он надеется и желает,
чтоб ваше здоровье поправилось в продолжение этого времени; ему было бы очень неприятно, если б это было не
так, потому что в третий раз он отсрочить не может.
Та сторона движения, которую комитет представлял, то есть восстановление угнетенных национальностей, не была
так сильна в 1851 году,
чтоб иметь явно свою юнту. Существование
такого комитета доказывало только терпимость английского законодательства и отчасти то, что министерство не верило в его силу, иначе оно прихлопнуло бы его или alien биллем, [законом об иностранцах (англ.).] или предложением приостановить habeas corpus.
Я не могу надеяться,
чтоб одно возвращение мое могло меня спасти от печальных последствий политического процесса. Мне легко объяснить каждое из моих действий, но в процессах этого рода судят мнения, теории; на них основывают приговоры. Могу ли я, должен ли я подвергать себя и все мое семейство
такому процессу…
Николай раз на смотру, увидав молодца флангового солдата с крестом, спросил его: «Где получил крест?» По несчастью, солдат этот был из каких-то исшалившихся семинаристов и, желая воспользоваться
таким случаем,
чтоб блеснуть красноречием, отвечал: «Под победоносными орлами вашего величества». Николай сурово взглянул на него, на генерала, надулся и прошел. А генерал, шедший за ним, когда поравнялся с солдатом, бледный от бешенства, поднял кулак к его лицу и сказал: «В гроб заколочу Демосфена!»