Неточные совпадения
Да, в жизни есть пристрастие к возвращающемуся ритму, к повторению мотива;
кто не знает, как старчество близко к детству? Вглядитесь, и вы увидите, что по обе стороны полного разгара жизни,
с ее венками из цветов и терний,
с ее колыбелями и гробами, часто повторяются эпохи, сходные в главных чертах. Чего юность еще
не имела, то уже утрачено; о чем юность мечтала, без личных видов, выходит светлее, спокойнее и также без личных видов из-за туч и зарева.
Освобождая его, Аракчеев велел немедленно ехать из Петербурга,
не видавшись ни
с кем, кроме старшего брата, которому разрешено было проститься.
Ни в каком случае он
не считал ни на
кого, и я
не помню, чтоб он к кому-нибудь обращался
с значительной просьбой.
«Душа человеческая, — говаривал он, — потемки, и
кто знает, что у
кого на душе; у меня своих дел слишком много, чтоб заниматься другими да еще судить и пересуживать их намерения; но
с человеком дурно воспитанным я в одной комнате
не могу быть, он меня оскорбляет, фруасирует, [задевает, раздражает (от фр. froisser).] а там он может быть добрейший в мире человек, за то ему будет место в раю, но мне его
не надобно.
Везде уметь найтиться, нигде
не соваться вперед, со всеми чрезвычайная вежливость и ни
с кем фамильярности».
Кучера
с них брали за воду в колодце,
не позволяя поить лошадей без платы; бабы — за тепло в избе; аристократам передней они должны были кланяться
кому поросенком и полотенцем,
кому гусем и маслом.
Мудрые правила — со всеми быть учтивым и ни
с кем близким, никому
не доверяться — столько же способствовали этим сближениям, как неотлучная мысль,
с которой мы вступили в университет, — мысль, что здесь совершатся наши мечты, что здесь мы бросим семена, положим основу союзу. Мы были уверены, что из этой аудитории выйдет та фаланга, которая пойдет вслед за Пестелем и Рылеевым, и что мы будем в ней.
Лесовский призвал Огарева, Кетчера, Сатина, Вадима, И. Оболенского и прочих и обвинил их за сношения
с государственными преступниками. На замечание Огарева, что он ни к
кому не писал, а что если
кто к нему писал, то за это он отвечать
не может, к тому же до него никакого письма и
не доходило, Лесовский отвечал...
Чтоб знать, что такое русская тюрьма, русский суд и полиция, для этого надобно быть мужиком, дворовым, мастеровым или мещанином. Политических арестантов, которые большею частию принадлежат к дворянству, содержат строго, наказывают свирепо, но их судьба
не идет ни в какое сравнение
с судьбою бедных бородачей.
С этими полиция
не церемонится. К
кому мужик или мастеровой пойдет потом жаловаться, где найдет суд?
Гааз жил в больнице. Приходит к нему перед обедом какой-то больной посоветоваться. Гааз осмотрел его и пошел в кабинет что-то прописать. Возвратившись, он
не нашел ни больного, ни серебряных приборов, лежавших на столе. Гааз позвал сторожа и спросил,
не входил ли
кто, кроме больного? Сторож смекнул дело, бросился вон и через минуту возвратился
с ложками и пациентом, которого он остановил
с помощию другого больничного солдата. Мошенник бросился в ноги доктору и просил помилования. Гааз сконфузился.
«У нас всё так, — говаривал А. А., —
кто первый даст острастку, начнет кричать, тот и одержит верх. Если, говоря
с начальником, вы ему позволите поднять голос, вы пропали: услышав себя кричащим, он сделается дикий зверь. Если же при первом грубом слове вы закричали, он непременно испугается и уступит, думая, что вы
с характером и что таких людей
не надобно слишком дразнить».
Сперанский пробовал облегчить участь сибирского народа. Он ввел всюду коллегиальное начало; как будто дело зависело от того, как
кто крадет — поодиночке или шайками. Он сотнями отрешал старых плутов и сотнями принял новых. Сначала он нагнал такой ужас на земскую полицию, что мужики брали деньги
с чиновников, чтобы
не ходить
с челобитьем. Года через три чиновники наживались по новым формам
не хуже, как по старым.
Года через два-три исправник или становой отправляются
с попом по деревням ревизовать,
кто из вотяков говел,
кто нет и почему нет. Их теснят, сажают в тюрьму, секут, заставляют платить требы; а главное, поп и исправник ищут какое-нибудь доказательство, что вотяки
не оставили своих прежних обрядов. Тут духовный сыщик и земский миссионер подымают бурю, берут огромный окуп, делают «черная дня», потом уезжают, оставляя все по-старому, чтоб иметь случай через год-другой снова поехать
с розгами и крестом.
Где вы? Что
с вами, подснежные друзья мои? Двадцать лет мы
не видались. Чай, состарились и вы, как я, дочерей выдаете замуж,
не пьете больше бутылками шампанское и стаканчиком на ножке наливку.
Кто из вас разбогател,
кто разорился,
кто в чинах,
кто в параличе? А главное, жива ли у вас память об наших смелых беседах, живы ли те струны, которые так сильно сотрясались любовью и негодованием?
— Вас спрашивал какой-то человек сегодня утром; он, никак, дожидается в полпивной, — сказал мне, прочитав в подорожной мое имя, половой
с тем ухарским пробором и отчаянным виском, которым отличались прежде одни русские половые, а теперь — половые и Людовик-Наполеон. Я
не мог понять,
кто бы это мог быть.
Их в самом деле было
не нужно — она
не умела играть, да и
не с кем было.
«Я
не помню, — пишет она в 1837, — когда бы я свободно и от души произнесла слово „маменька“, к
кому бы, беспечно забывая все, склонилась на грудь.
С восьми лет чужая всем, я люблю мою мать… но мы
не знаем друг друга».
Несколько испуганная и встревоженная любовь становится нежнее, заботливее ухаживает, из эгоизма двух она делается
не только эгоизмом трех, но самоотвержением двух для третьего; семья начинается
с детей. Новый элемент вступает в жизнь, какое-то таинственное лицо стучится в нее, гость, который есть и которого нет, но который уже необходим, которого страстно ждут.
Кто он? Никто
не знает, но
кто бы он ни был, он счастливый незнакомец,
с какой любовью его встречают у порога жизни!
— На что же это по трактирам-то, дорого стоит, да и так нехорошо женатому человеку. Если
не скучно вам со старухой обедать — приходите-ка, а я, право, очень рада, что познакомилась
с вами; спасибо вашему отцу, что прислал вас ко мне, вы очень интересный молодой человек, хорошо понимаете вещи, даром что молоды, вот мы
с вами и потолкуем о том о сем, а то, знаете,
с этими куртизанами [царедворцами (от фр. courtisan).] скучно — все одно: об дворе да
кому орден дали — все пустое.
Одним утром является ко мне дьячок, молодой долговязый малый, по-женски зачесанный,
с своей молодой женой, покрытой веснушками; оба они были в сильном волнении, оба говорили вместе, оба прослезились и отерли слезы в одно время. Дьячок каким-то сплюснутым дискантом, супруга его, страшно картавя, рассказывали в обгонки, что на днях у них украли часы и шкатулку, в которой было рублей пятьдесят денег, что жена дьячка нашла «воя» и что этот «вой»
не кто иной, как честнейший богомолец наш и во Христе отец Иоанн.
В конце 1843 года я печатал мои статьи о «Дилетантизме в науке»; успех их был для Грановского источником детской радости. Он ездил
с «Отечественными записками» из дому в дом, сам читал вслух, комментировал и серьезно сердился, если они
кому не нравились. Вслед за тем пришлось и мне видеть успех Грановского, да и
не такой. Я говорю о его первом публичном курсе средневековой истории Франции и Англии.
Я сам ни
с кем в мире
не желал бы так вести торговых дел, как
с Киреевским.
Авигдора, этого О'Коннеля Пальоне (так называется сухая река, текущая в Ницце), посадили в тюрьму, ночью ходили патрули, и народ ходил, те и другие пели песни, и притом одни и те же, — вот и все. Нужно ли говорить, что ни я, ни
кто другой из иностранцев
не участвовал в этом семейном деле тарифов и таможен. Тем
не менее интендант указал на несколько человек из рефюжье как на зачинщиков, и в том числе на меня. Министерство, желая показать пример целебной строгости, велело меня прогнать вместе
с другими.
…Маццини приехал тотчас после Гарибальди, мы все вышли его встречать к воротам. Народ, услышав,
кто это, громко приветствовал; народ вообще ничего
не имеет против него. Старушечий страх перед конспиратором, агитатором начинается
с лавочников, мелких собственников и проч.
Не спится министерству; шепчется «первый»
с вторым, «второй» —
с другом Гарибальди, друг Гарибальди —
с родственником Палмерстона,
с лордом Шефсбюри и
с еще большим его другом Сили. Сили шепчется
с оператором Фергуссоном… Испугался Фергуссон, ничего
не боявшийся, за ближнего и пишет письмо за письмом о болезни Гарибальди. Прочитавши их, еще больше хирурга испугался Гладстон.
Кто мог думать, какая пропасть любви и сострадания лежит иной раз под портфелем министра финансов?..
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери
кто хочет!
Не знаешь,
с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
О! я шутить
не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я
не посмотрю ни на
кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть
не шлепается на пол, но
с почтением поддерживается чиновниками.)
А уж Тряпичкину, точно, если
кто попадет на зубок, берегись: отца родного
не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это
с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим,
кто кого!
Хлестаков. Ну, нет, вы напрасно, однако же… Все зависит от той стороны,
с которой
кто смотрит на вещь. Если, например, забастуешь тогда, как нужно гнуть от трех углов… ну, тогда конечно… Нет,
не говорите, иногда очень заманчиво поиграть.
Не видеться ни
с женами, // Ни
с малыми ребятами, // Ни
с стариками старыми, // Покуда спору нашему // Решенья
не найдем, // Покуда
не доведаем // Как ни на есть — доподлинно: //
Кому жить любо-весело, // Вольготно на Руси?