Неточные совпадения
Лучше бы и моралисты
пили себе Irich или Scotch whisky [ирландское или шотландское виски (англ.).] да молчали бы, а то с их бесчеловечной филантропией они накличутся на страшные
ответы.
Когда священник начал мне давать уроки, он
был удивлен не только общим знанием Евангелия, но тем, что я приводил тексты буквально. «Но господь бог, — говорил он, — раскрыв ум, не раскрыл еще сердца». И мой теолог, пожимая плечами, удивлялся моей «двойственности», однако же
был доволен мною, думая, что у Терновского сумею держать
ответ.
Меня возмущал его материализм. Поверхностный и со страхом пополам вольтерианизм наших отцов нисколько не
был похож на материализм Химика. Его взгляд
был спокойный, последовательный, оконченный; он напоминал известный
ответ Лаланда Наполеону. «Кант принимает гипотезу бога», — сказал ему Бонапарт. «Sire, [Государь (фр.).] — возразил астроном, — мне в моих занятиях никогда не случалось нуждаться в этой гипотезе».
Он даже нехотя отвечал на мои романтические и философские возражения; его
ответы были коротки, он их делал улыбаясь и с той деликатностью, с которой большой, старый мастиф играет с шпицем, позволяя ему себя теребить и только легко отгоняя лапой.
Как большая часть живых мальчиков, воспитанных в одиночестве, я с такой искренностью и стремительностью бросался каждому на шею, с такой безумной неосторожностью делал пропаганду и так откровенно сам всех любил, что не мог не вызвать горячий
ответ со стороны аудитории, состоящей из юношей почти одного возраста (мне
был тогда семнадцатый год).
— Может, слишком много занимался? — И при этом вопросе видно, что прежде
ответа он усомнился. — Я и забыл, ведь вчера ты, кажется,
был у Николаши [Голохвастова (Прим. А. И. Герцена.)] и у Огарева?
Не получая
ответа, я взглянул на В., но вместо него, казалось,
был его старший брат, с посоловелым лицом, с опустившимися чертами, — он ахал и беспокоился.
Я на другой день поехал за
ответом. Князь Голицын сказал, что Огарев арестован по высочайшему повелению, что назначена следственная комиссия и что матерьяльным поводом
был какой-то пир 24 июня, на котором
пели возмутительные песни. Я ничего не мог понять. В этот день
были именины моего отца; я весь день
был дома, и Огарев
был у нас.
— Я два раза, — говорил он, — писал на родину в Могилевскую губернию, да
ответа не
было, видно, из моих никого больше нет; так оно как-то и жутко на родину прийти, побудешь-побудешь, да, как окаянный какой, и пойдешь куда глаза глядят, Христа ради просить.
Разумеется, объяснять
было нечего, я писал уклончивые и пустые фразы в
ответ. В одном месте аудитор открыл фразу: «Все конституционные хартии ни к чему не ведут, это контракты между господином и рабами; задача не в том, чтоб рабам
было лучше, но чтоб не
было рабов». Когда мне пришлось объяснять эту фразу, я заметил, что я не вижу никакой обязанности защищать конституционное правительство и что, если б я его защищал, меня в этом обвинили бы.
Вы запираетесь во всем, уклоняетесь от
ответов и из ложного чувства чести бережете людей, о которых мы знаем больше, чем вы, и которые не
были так скромны, как вы...
В январе или феврале 1835 года я
был в последний раз в комиссии. Меня призвали перечитать мои
ответы, добавить, если хочу, и подписать. Один Шубинский
был налицо. Окончив чтение, я сказал ему...
Это
было невозможно; думая остаться несколько времени в Перми, я накупил всякой всячины, надобно
было продать хоть за полцены, После разных уклончивых
ответов губернатор разрешил мне остаться двое суток, взяв слово, что я не
буду искать случая увидеться с другим сосланным.
На вопрос, не
было ли ассигновано сумм на постройку церкви, биржи, богадельни,
ответы шли так: «На постройку биржи ассигновано
было — не
было»…
— В лесу
есть белые березы, высокие сосны и
ели,
есть тоже и малая мозжуха. Бог всех их терпит и не велит мозжухе
быть сосной. Так вот и мы меж собой, как лес.
Будьте вы белыми березами, мы останемся мозжухой, мы вам не мешаем, за царя молимся, подать платим и рекрутов ставим, а святыне своей изменить не хотим. [Подобный
ответ (если Курбановский его не выдумал)
был некогда сказан крестьянами в Германии, которых хотели обращать в католицизм. (Прим. А. И. Герцена.)]
Надобно
было положить этому конец. Я решился выступить прямо на сцену и написал моему отцу длинное, спокойное, искреннее письмо. Я говорил ему о моей любви и, предвидя его
ответ, прибавлял, что я вовсе его не тороплю, что я даю ему время вглядеться, мимолетное это чувство или нет, и прошу его об одном, чтоб он и Сенатор взошли в положение несчастной девушки, чтоб они вспомнили, что они имеют на нее столько же права, сколько и сама княгиня.
Кетчер рассказал ему, в чем дело, офицер в
ответ налил мне стакан красного вина и поблагодарил за доверие, потом отправился со мной в свою спальню, украшенную седлами и чепраками, так что можно
было думать, что он спит верхом.
— Хочешь ли ты мне сослужить дружескую службу? Доставь немедленно, через Сашу или Костеньку, как можно скорей, вот эту записочку, понимаешь? Мы
будем ждать
ответ в переулке за углом, и ни полслова никому о том, что ты меня видел в Москве.
Отец мой обыкновенно писал мне несколько строк раз в неделю, он не ускорил ни одним днем
ответа и не отдалил его, даже начало письма
было как всегда.
Сейчас написал я к полковнику письмо, в котором просил о пропуске тебе,
ответа еще нет. У вас это труднее
будет обделать, я полагаюсь на маменьку. Тебе счастье насчет меня, ты
была последней из моих друзей, которого я видел перед взятием (мы расстались с твердой надеждой увидеться скоро, в десятом часу, а в два я уже сидел в части), и ты первая опять меня увидишь. Зная тебя, я знаю, что это доставит тебе удовольствие,
будь уверена, что и мне также. Ты для меня родная сестра.
Надобно
было, чтоб для довершения беды подвернулся тут инспектор врачебной управы, добрый человек, но один из самых смешных немцев, которых я когда-либо встречал; отчаянный поклонник Окена и Каруса, он рассуждал цитатами, имел на все готовый
ответ, никогда ни в чем не сомневался и воображал, что совершенно согласен со мной.
Самое появление кружков, о которых идет речь,
было естественным
ответом на глубокую внутреннюю потребность тогдашней русской жизни.
Виц-губернатор
был тяжелый педант, формалист, добряк из семинаристов, он сам составлял с большим трудом свои язвительные
ответы и, разумеется, целью своей жизни делал эту ссору.
Ответы Грановского
были так просты и мужественны, его лекции — так увлекательны, что славянские доктринеры притихли, а молодежь их рукоплескала не меньше нас.
Щель, сделавшаяся между партером и актерами, прикрытая сначала линючим ковром ламартиновского красноречия, делалась больше и больше; июньская кровь ее размыла, и тут-то раздраженному народу поставили вопрос о президенте.
Ответом на него вышел из щели, протирая заспанные глаза, Людовик-Наполеон, забравший все в руки, то
есть и мещан, которые воображали по старой памяти, что он
будет царствовать, а они — править.
Черта эта потому драгоценна, что в ней
есть какое-то братственное сходство между русской и французской бюрократией. X. не давал
ответа и вилял, обидевшись, что я не явился лично известить его о том, что я болен, в постели и не могу встать.
Как ни
был прост мой письменный
ответ, консул все же перепугался: ему казалось, что его переведут за него, не знаю, куда-нибудь в Бейрут или в Триполи; он решительно объявил мне, что ни принять, ни сообщить его никогда не осмелится. Как я его ни убеждал, что на него не может пасть никакой ответственности, он не соглашался и просил меня написать другое письмо.
За политические ошибки он, как журналист, конечно, повинен
ответом, но и тут он виноват не перед собой; напротив, часть его ошибок происходила от того, что он верил своим началам больше, чем партии, к которой он поневоле принадлежал и с которой он не имел ничего общего, а
был, собственно, соединен только ненавистью к общему врагу.
Глаза всех обратились на Тьера: он сидел нахмуренный, и улыбки совсем не
было, да и
ответа тоже.
Боясь сначала смиренной роли наших соотечественников и патронажа великих людей, я не старался сближаться даже с самим Прудоном и, кажется,
был не совершенно неправ. Письмо Прудона ко мне, в
ответ на мое,
было учтиво, но холодно и с некоторой сдержанностью.
[Мой
ответ на речь Донозо Кортеса, отпечатанный тысяч в 50 экземпляров, вышел весь, и когда я попросил через два-три дня себе несколько экземпляров, редакция принуждена
была скупить их по книжным лавкам.
Письмо
было отдано, и я на другой день имел
ответ в Лондоне.