Считаться нам странно, патентов на пониманье нет; время, история, опыт сблизили нас не потому, чтоб они нас перетянули к себе или мы — их, а потому, что и они, и мы ближе к истинному воззрению теперь, чем были тогда, когда беспощадно терзали друг друга в журнальных статьях, хотя и тогда я не помню, чтобы мы
сомневались в их горячей любви к России или они — в нашей.
Неточные совпадения
[Люди, хорошо знавшие Ивашевых, говорили мне впоследствии, что они
сомневаются в истории разбойника.
Он был потрясен, испуган, он
усомнился [Вот что рассказывает Денис Давыдов
в своих «Записках»: «Государь сказал однажды А. П. Ермолову: „Во время польской войны я находился одно время
в ужаснейшем положении.
— Тут нет места хотеть или не хотеть, — отвечал он, — только я
сомневаюсь, чтоб Орлов мог много сделать; после обеда пройдите
в кабинет, я его приведу к вам. Так вот, — прибавил он, помолчав, — и ваш черед пришел; этот омут всех утянет.
Но
в эту ночь, как нарочно, загорелись пустые сараи, принадлежавшие откупщикам и находившиеся за самым Машковцевым домом. Полицмейстер и полицейские действовали отлично; чтоб спасти дом Машковцева, они даже разобрали стену конюшни и вывели, не опаливши ни гривы, ни хвоста, спорную лошадь. Через два часа полицмейстер, парадируя на белом жеребце, ехал получать благодарность особы за примерное потушение пожара. После этого никто не
сомневался в том, что полицмейстер все может сделать.
У тебя, говорят, мысль идти
в монастырь; не жди от меня улыбки при этой мысли, я понимаю ее, но ее надобно взвесить очень и очень. Неужели мысль любви не волновала твою грудь? Монастырь — отчаяние, теперь нет монастырей для молитвы. Разве ты
сомневаешься, что встретишь человека, который тебя будет любить, которого ты будешь любить? Я с радостью сожму его руку и твою. Он будет счастлив. Ежели же этот он не явится — иди
в монастырь, это
в мильон раз лучше пошлого замужества.
Надобно было, чтоб для довершения беды подвернулся тут инспектор врачебной управы, добрый человек, но один из самых смешных немцев, которых я когда-либо встречал; отчаянный поклонник Окена и Каруса, он рассуждал цитатами, имел на все готовый ответ, никогда ни
в чем не
сомневался и воображал, что совершенно согласен со мной.
Но что англичанин, ходящий
в театр, инстинктивно, по сочувствию понимает Шекспира,
в этом я не
сомневаюсь.
Сомневаясь немного
в беспременности этих атрибутов, я таки пустил дело
в ход; предводитель сдержал слово.
Он ездил
в этой стране исторического бесправия для «юридыческих» комментарий к Пухте и Савиньи, вместо фанданго и болеро смотрел на восстание
в Барцелоне (окончившееся совершенно тем же, чем всякая качуча, то есть ничем) и так много рассказывал об нем, что куратор Строганов, качая головой, стал посматривать на его больную ногу и бормотал что-то о баррикадах, как будто
сомневаясь, что «радикальный юрист» зашиб себе ногу, свалившись
в верноподданническом Дрездене с дилижанса на мостовую.
Педанты, которые каплями пота и одышкой измеряют труд мысли,
усомнятся в этом… Ну, а как же, спросим мы их, Прудон и Белинский, неужели они не лучше поняли — хоть бы методу Гегеля, чем все схоласты, изучавшие ее до потери волос и до морщин? А ведь ни тот, ни другой не знали по-немецки, ни тот, ни другой не читали ни одного гегелевского произведения, ни одной диссертации его левых и правых последователей, а только иногда говорили об его методе с его учениками.
Нам доказывать нашу народность было бы еще смешнее, чем немцам,
в ней не
сомневаются даже те, которые нас бранят, они нас ненавидят от страха, но не отрицают, как Меттерних отрицал Италию.
Это основы нашего быта — не воспоминания, это — живые стихии, существующие не
в летописях, а
в настоящем; но они только уцелели под трудным историческим вырабатыванием государственного единства и под государственным гнетом только сохранились, но не развились. Я даже
сомневаюсь, нашлись ли бы внутренние силы для их развития без петровского периода, без периода европейского образования.
Разве три министра, один не министр, один дюк, один профессор хирургии и один лорд пиетизма не засвидетельствовали всенародно
в камере пэров и
в низшей камере,
в журналах и гостиных, что здоровый человек, которого ты видел вчера, болен, и болен так, что его надобно послать на яхте вдоль Атлантического океана и поперек Средиземного моря?.. «Кому же ты больше веришь: моему ослу или мне?» — говорил обиженный мельник,
в старой басне, скептическому другу своему, который
сомневался, слыша рев, что осла нет дома…
— Не
сомневайтесь, — и я отправился
в нечистую спальню его.
Гарибальди должен был
усомниться в желании правительства, изъявленном ему слишком горячими друзьями его, — и остаться. Разве кто-нибудь мог
сомневаться в истине слов первого министра, сказанных представителем Англии, — ему это советовали все друзья.
— Ты
сомневаешься в моей любви? — горячо заговорил он. — Думаешь, что я медлю от боязни за себя, а не за тебя? Не оберегаю, как стеной, твоего имени, не бодрствую, как мать, чтоб не смел коснуться слух тебя… Ах, Ольга! Требуй доказательств! Повторю тебе, что если б ты с другим могла быть счастливее, я бы без ропота уступил права свои; если б надо было умереть за тебя, я бы с радостью умер! — со слезами досказал он.
Неточные совпадения
Что из него должен во всяком случае образоваться законодатель, —
в этом никто не
сомневался; вопрос заключался только
в том, какого сорта выйдет этот законодатель, то есть напомнит ли он собой глубокомыслие и административную прозорливость Ликурга или просто будет тверд, как Дракон.
В краткий период безначалия (см."Сказание о шести градоначальницах"), когда
в течение семи дней шесть градоначальниц вырывали друг у друга кормило правления, он с изумительною для глуповца ловкостью перебегал от одной партии к другой, причем так искусно заметал следы свои, что законная власть ни минуты не
сомневалась, что Козырь всегда оставался лучшею и солиднейшею поддержкой ее.
Тем не менее нет никакого повода
сомневаться, что Беневоленский рано или поздно привел бы
в исполнение свое намерение, но
в это время над ним уже нависли тучи.
Это была какая-то дикая энергия, лишенная всякого содержания, так что даже Бородавкин, несмотря на свою расторопность, несколько
усомнился в достоинстве ее.
— Но не лучше ли будет, ежели мы удалимся
в комнату более уединенную? — спросил он робко, как бы сам
сомневаясь в приличии своего вопроса.