Неточные совпадения
Дети года через три стыдятся
своих игрушек, — пусть их, им хочется
быть большими, они так быстро растут, меняются, они это видят по курточке и по страницам учебных книг; а, кажется, совершеннолетним можно бы
было понять, что «ребячество» с двумя-тремя годами юности — самая полная, самая изящная, самая наша часть жизни, да и чуть ли не самая важная, она незаметно определяет все будущее.
Жизнь кузины шла не по розам. Матери она лишилась
ребенком. Отец
был отчаянный игрок и, как все игроки по крови, — десять раз
был беден, десять раз
был богат и кончил все-таки тем, что окончательно разорился. Les beaux restes [Остатки (фр.).]
своего достояния он посвятил конскому заводу, на который обратил все
свои помыслы и страсти. Сын его, уланский юнкер, единственный брат кузины, очень добрый юноша, шел прямым путем к гибели: девятнадцати лет он уже
был более страстный игрок, нежели отец.
Говорят, что императрица, встретив раз в доме у одного из
своих приближенных воспитательницу его
детей, вступила с ней в разговор и,
будучи очень довольна ею, спросила, где она воспитывалась; та сказала ей, что она из «пансионерок воспитательного дома».
Живо помню я старушку мать в ее темном капоте и белом чепце; худое бледное лицо ее
было покрыто морщинами, она казалась с виду гораздо старше, чем
была; одни глаза несколько отстали, в них
было видно столько кротости, любви, заботы и столько прошлых слез. Она
была влюблена в
своих детей, она
была ими богата, знатна, молода… она читала и перечитывала нам их письма, она с таким свято-глубоким чувством говорила о них
своим слабым голосом, который иногда изменялся и дрожал от удержанных слез.
Судьбе и этого
было мало. Зачем в самом деле так долго зажилась старушка мать? Видела конец ссылки, видела
своих детей во всей красоте юности, во всем блеске таланта, чего
было жить еще! Кто дорожит счастием, тот должен искать ранней смерти. Хронического счастья так же нет, как нетающего льда.
Во Франции некогда
была блестящая аристократическая юность, потом революционная. Все эти С.-Жюсты и Гоши, Марсо и Демулены, героические
дети, выращенные на мрачной поэзии Жан-Жака,
были настоящие юноши. Революция
была сделана молодыми людьми; ни Дантон, ни Робеспьер, ни сам Людовик XVI не пережили
своих тридцати пяти лет. С Наполеоном из юношей делаются ординарцы; с реставрацией, «с воскресением старости» — юность вовсе не совместна, — все становится совершеннолетним, деловым, то
есть мещанским.
В деревнях и маленьких городках у станционных смотрителей
есть комната для проезжих. В больших городах все останавливаются в гостиницах, и у смотрителей нет ничего для проезжающих. Меня привели в почтовую канцелярию. Станционный смотритель показал мне
свою комнату; в ней
были дети и женщины, больной старик не сходил с постели, — мне решительно не
было угла переодеться. Я написал письмо к жандармскому генералу и просил его отвести комнату где-нибудь, для того чтоб обогреться и высушить платье.
Ребенок не привыкал и через год
был столько же чужд, как в первый день, и еще печальнее. Сама княгиня удивлялась его «сериозности» и иной раз, видя, как она часы целые уныло сидит за маленькими пяльцами, говорила ей: «Что ты не порезвишься, не пробежишь», девочка улыбалась, краснела, благодарила, но оставалась на
своем месте.
Видя, впрочем, что дело мало подвигается, он дал ей почувствовать, что судьба ее
детей в его руках и что без него она их не поместит на казенный счет, а что он, с
своей стороны, хлопотать не
будет, если она не переменит с ним
своего холодного обращения.
Долго толковали они, ни в чем не согласились и наконец потребовали арестанта. Молодая девушка взошла; но это
была не та молчаливая, застенчивая сирота, которую они знали. Непоколебимая твердость и безвозвратное решение
были видны в спокойном и гордом выражении лица; это
было не
дитя, а женщина, которая шла защищать
свою любовь — мою любовь.
Жан Деруан, несмотря на
свой социализм, намекает в «Аlmanach des femmes», [«Альманах для женщин» (фр.).] что со временем
дети будут родиться иначе.
Для нее мистицизм
был не шутка, не мечтательность, а опять-таки
дети, и она защищала их, защищая
свою религию.
…Грустно сидели мы вечером того дня, в который я
был в III Отделении, за небольшим столом — малютка играл на нем
своими игрушками, мы говорили мало; вдруг кто-то так рванул звонок, что мы поневоле вздрогнули. Матвей бросился отворять дверь, и через секунду влетел в комнату жандармский офицер, гремя саблей, гремя шпорами, и начал отборными словами извиняться перед моей женой: «Он не мог думать, не подозревал, не предполагал, что дама, что
дети, чрезвычайно неприятно…»
Были иные всходы, подседы, еще не совсем известные самим себе, еще ходившие с раскрытой шеей à l'enfant [как
дети (фр.).] или учившиеся по пансионам и лицеям;
были молодые литераторы, начинавшие пробовать
свои силы и
свое перо, но все это еще
было скрыто и не в том мире, в котором жил Чаадаев.
Революция пала, как Агриппина, под ударами
своих детей и, что всего хуже, без их сознания; героизма, юношеского самоотвержения
было больше, чем разумения, и чистые, благородные жертвы пали, не зная за что.
Когда все
было схоронено, когда даже шум, долею вызванный мною, долею сам накликавшийся, улегся около меня и люди разошлись по домам, я приподнял голову и посмотрел вокруг: живого, родного не
было ничего, кроме
детей. Побродивши между посторонних, еще присмотревшись к ним, я перестал в них искать
своих и отучился — не от людей, а от близости с ними.
— Ступай, великое
дитя, великая сила, великий юродивый и великая простота. Ступай на
свою скалу, плебей в красной рубашке и король Лир! Гонерилья тебя гонит, оставь ее, у тебя
есть бедная Корделия, она не разлюбит тебя и не умрет!
Неточные совпадения
Г-жа Простакова (увидя Кутейкина и Цыфиркина). Вот и учители! Митрофанушка мой ни днем, ни ночью покою не имеет.
Свое дитя хвалить дурно, а куда не бессчастна
будет та, которую приведет Бог
быть его женою.
Он не мог теперь никак примирить
свое недавнее прощение,
свое умиление,
свою любовь к больной жене и чужому
ребенку с тем, что теперь
было, то
есть с тем, что, как бы в награду зa всё это, он теперь очутился один, опозоренный, осмеянный, никому не нужный и всеми презираемый.
— Не могу сказать, чтоб я
был вполне доволен им, — поднимая брови и открывая глаза, сказал Алексей Александрович. — И Ситников не доволен им. (Ситников
был педагог, которому
было поручено светское воспитание Сережи.) Как я говорил вам,
есть в нем какая-то холодность к тем самым главным вопросам, которые должны трогать душу всякого человека и всякого
ребенка, — начал излагать
свои мысли Алексей Александрович, по единственному, кроме службы, интересовавшему его вопросу — воспитанию сына.
Дети не только
были прекрасны собой в
своих нарядных платьицах, но они
были милы тем, как хорошо они себя держали.
— Я помню про
детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что
было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих
детей, входит в любовную связь с гувернанткой
своих детей…