Неточные совпадения
— Так и началось. Папенька-то ваш, знаете, какой, — все в долгий ящик откладывает; собирался, собирался, да вот и собрался! Все говорили, пора ехать, чего
ждать, почитай, в городе никого
не оставалось. Нет, все с Павлом Ивановичем переговаривают, как вместе ехать, то тот
не готов, то другой.
— Что делать с вашими? — спросил казацкий генерал Иловайский, — здесь оставаться невозможно, они здесь
не вне ружейных выстрелов, и со дня на день можно
ждать серьезного дела.
В крепости ничего
не знали о позволении, и бедная девушка, добравшись туда, должна была
ждать, пока начальство спишется с Петербургом, в каком-то местечке, населенном всякого рода бывшими преступниками, без всякого средства узнать что-нибудь об Ивашеве и дать ему весть о себе.
Я был испуган, несчастен и,
подождав с полчаса, отправился к ней; комната была заперта, я просил отпереть дверь, кузина
не пускала, говорила, что она больна, что я
не друг ей, а бездушный мальчик.
Мой отец по воспитанию, по гвардейской службе, по жизни и связям принадлежал к этому же кругу; но ему ни его нрав, ни его здоровье
не позволяли вести до семидесяти лет ветреную жизнь, и он перешел в противуположную крайность. Он хотел себе устроить жизнь одинокую, в ней его
ждала смертельная скука, тем более что он только для себя хотел ее устроить. Твердая воля превращалась в упрямые капризы, незанятые силы портили нрав, делая его тяжелым.
Хмуря брови и надувая губы,
ждал Наполеон ключей Москвы у Драгомиловской заставы, нетерпеливо играя мундштуком и теребя перчатку. Он
не привык один входить в чужие города.
Время, следовавшее за усмирением польского восстания, быстро воспитывало. Нас уже
не одно то мучило, что Николай вырос и оселся в строгости; мы начали с внутренним ужасом разглядывать, что и в Европе, и особенно во Франции, откуда
ждали пароль политический и лозунг, дела идут неладно; теории наши становились нам подозрительны.
Я
не застал В. дома. Он с вечера уехал в город для свиданья с князем, его камердинер сказал, что он непременно будет часа через полтора домой. Я остался
ждать.
— Ведь вот я вам говорил, всегда говорил, до чего это доведет… да, да, этого надобно было
ждать, прошу покорно, — ни телом, ни душой
не виноват, а и меня, пожалуй, посадят; эдак шутить нельзя, я знаю, что такое казематы.
Я отроду никогда
не бывал прежде ни у одного полицейского лица. Меня заставили долго
ждать, наконец обер-полицмейстер вышел.
Цынский был на пожаре, следовало
ждать его возвращения; мы приехали часу в десятом вечера; в час ночи меня еще никто
не спрашивал, и я все еще преспокойно сидел в передней с зажигателями.
— А вас, monsieur Герцен, вся комиссия
ждала целый вечер; этот болван привез вас сюда в то время, как вас требовали к князю Голицыну. Мне очень жаль, что вы здесь прождали так долго, но это
не моя вина. Что прикажете делать с такими исполнителями? Я думаю, пятьдесят лет служит и все чурбан. Ну, пошел теперь домой! — прибавил он, изменив голос на гораздо грубейший и обращаясь к квартальному.
Таков беспорядок, зверство, своеволие и разврат русского суда и русской полиции, что простой человек, попавшийся под суд, боится
не наказания по суду, а судопроизводства. Он
ждет с нетерпением, когда его пошлют в Сибирь — его мученичество оканчивается с началом наказания. Теперь вспомним, что три четверти людей, хватаемых полициею по подозрению, судом освобождаются и что они прошли через те же истязания, как и виновные.
Шубинский
ждал, что при этом слове все примутся благодарить князя; но вышло
не так.
Я мешкал в трактире всеми способами, жандарм
не хотел больше
ждать, ямщик трогал коней — вдруг несется тройка и прямо к трактиру, я бросился к двери… двое незнакомых гуляющих купеческих сынков шумно слезали с телеги.
— Делайте все, что вам приказывает служба, но я вас прошу избавить меня от поучений. Из ваших слов я вижу, что вы
ждали, чтоб я вам поклонился. Я
не имею привычки кланяться незнакомым.
Сначала и мне было жутко, к тому же ветер с дождем прибавлял какой-то беспорядок, смятение. Но мысль, что это нелепо, чтоб я мог погибнуть, ничего
не сделав, это юношеское «Quid timeas? Caesarem vehis!» [Чего ты боишься? Ты везешь Цезаря! (лат.)] взяло верх, и я спокойно
ждал конца, уверенный, что
не погибну между Услоном и Казанью. Жизнь впоследствии отучает от гордой веры, наказывает за нее; оттого-то юность и отважна и полна героизма, а в летах человек осторожен и редко увлекается.
Через час времени жандарм воротился и сказал, что граф Апраксин велел отвести комнату.
Подождал я часа два, никто
не приходил, и опять отправил жандарма. Он пришел с ответом, что полковник Поль, которому генерал приказал отвести мне квартиру, в дворянском клубе играет в карты и что квартиры до завтра отвести нельзя.
— Завтра утром, но я вас
не зову, у меня уже на квартире
ждет бессменно жандарм.
В 1846, в начале зимы, я был в последний раз в Петербурге и видел Витберга. Он совершенно гибнул, даже его прежний гнев против его врагов, который я так любил, стал потухать; надежд у него
не было больше, он ничего
не делал, чтоб выйти из своего положения, ровное отчаяние докончило его, существование сломилось на всех составах. Он
ждал смерти.
В этой гостиной, на этом диване я
ждал ее, прислушиваясь к стону больного и к брани пьяного слуги. Теперь все было так черно… Мрачно и смутно вспоминались мне, в похоронной обстановке, в запахе ладана — слова, минуты, на которых я все же
не мог нe останавливаться без нежности.
В то время как я терял голову и
не знал, что делать, пока я
ждал с малодушной слабостью случайной перемены от времени, от обстоятельств, — время и обстоятельства еще больше усложнили положение.
…Сбитый с толку, предчувствуя несчастия, недовольный собою, я жил в каком-то тревожном состоянии; снова кутил, искал рассеяния в шуме, досадовал за то, что находил его, досадовал за то, что
не находил, и
ждал, как чистую струю воздуха середь пыльного жара, несколько строк из Москвы от Natalie. Надо всем этим брожением страстей всходил светлее и светлее кроткий образ ребенка-женщины. Порыв любви к Р. уяснил мне мое собственное сердце, раскрыл его тайну.
…Р. страдала, я с жалкой слабостью
ждал от времени случайных разрешений и длил полуложь. Тысячу раз хотел я идти к Р., броситься к ее ногам, рассказать все, вынести ее гнев, ее презрение… но я боялся
не негодования — я бы ему был рад, — боялся слез. Много дурного надобно испытать, чтоб уметь вынести женские слезы, чтоб уметь сомневаться, пока они, еще теплые, текут по воспаленной щеке. К тому же ее слезы были бы искренние.
Между тем полковник понравился всем. Сенатор его ласкал, отец мой находил, что «лучше жениха нельзя
ждать и желать
не должно». «Даже, — пишет NataLie, — его превосходительство Д. П. (Голохвастов) доволен им». Княгиня
не говорила прямо NataLie, но прибавляла притеснения и торопила дело. NataLie пробовала прикидываться при нем совершенной «дурочкой», думая, что отстращает его. Нисколько — он продолжает ездить чаще и чаще.
Ждать было нечего — cosa fatta capo ha! [сделанного
не воротишь! (ит.)]
Дрожащей рукой, карандашом были написаны несколько слов: «Боже мой, неужели это правда — ты здесь, завтра в шестом часу утра я буду тебя
ждать,
не верю,
не верю! Неужели это
не сон?»
Гусар снова меня отдал на сохранение денщику. В пять часов с половиной я стоял, прислонившись к фонарному столбу, и
ждал Кетчера, взошедшего в калитку княгининого дома. Я и
не попробую передать того, что происходило во мне, пока я
ждал у столба; такие мгновения остаются потому личной тайной, что они немы.
Несколько испуганная и встревоженная любовь становится нежнее, заботливее ухаживает, из эгоизма двух она делается
не только эгоизмом трех, но самоотвержением двух для третьего; семья начинается с детей. Новый элемент вступает в жизнь, какое-то таинственное лицо стучится в нее, гость, который есть и которого нет, но который уже необходим, которого страстно
ждут. Кто он? Никто
не знает, но кто бы он ни был, он счастливый незнакомец, с какой любовью его встречают у порога жизни!
В конце 1857 Россия еще
не приходила в себя после похорон Николая,
ждала и надеялась; это худшее настроение для воспоминаний… но книга эта
не пропадет.
У меня
не было денег;
ждать из Москвы я
не хотел, а потому и поручил Матвею сыскать мне тысячи полторы рублей ассигнациями. Матвей через час явился с содержателем гостиницы Гибиным, которого я знал и у которого в гостинице жил с неделю. Гибин, толстый купец с добродушным видом, кланяясь, подал пачку ассигнаций.
Она у нас прожила год. Время под конец нашей жизни в Новгороде было тревожно — я досадовал на ссылку и со дня на день
ждал в каком-то раздраженье разрешения ехать в Москву. Тут я только заметил, что горничная очень хороша собой… Она догадалась!.. и все прошло бы без шага далее. Случай помог. Случай всегда находится, особенно когда ни с одной стороны его
не избегают.
Часто спрашивал я себя,
не ядовитый ли дар для него его полуразвитие? Что-то
ждет его в будущем?
«…Подъезжаю к границе, дождь, слякоть, через дорогу бревно, выкрашенное черной и белой краской;
ждем,
не пропускают… Смотрю, с той стороны наезжает на нас казак с пикой, верхом.
Когда моему сыну было лет пять, Галахов привез ему на елку восковую куклу,
не меньше его самого ростом. Куклу эту Галахов сам усадил за столом и
ждал действия сюрприза. Когда елка была готова и двери отворились, Саша, удрученный радостью, медленно двигался, бросая влюбленные взгляды на фольгу и свечи, но вдруг он остановился, постоял, постоял, покраснел и с ревом бросился назад.
Я решился
не идти в отставку и
ждать на месте совершения судеб. Кое-что можно делать — пусть выгонят сами.
Противудействие петербургскому терроризму образования никогда
не перемежалось: казенное, четвертованное, повешенное на зубцах Кремля и там пристреленное Меншиковым и другими царскими потешниками, в виде буйных стрельцов, отравленное в равелине Петербургской крепости, в виде царевича Алексея, оно является, как партия Долгоруких при Петре II, как ненависть к немцам при Бироне, как Пугачев при Екатерине II, как сама Екатерина II, православная немка при прусском голштинце Петре III, как Елизавета, опиравшаяся на тогдашних славянофилов, чтоб сесть на престол (народ в Москве
ждал, что при ее коронации изобьют всех немцев).
— Ну,
не хочет этот господин пяти мест, так бросай пожитки долой, пусть
ждет, когда будут семь пустых мест.
Пока длилась отчаянная борьба, при звуках святой песни гугенотов и святой «Марсельезы», пока костры горели и кровь лилась, этого неравенства
не замечали; но наконец тяжелое здание феодальной монархии рухнулось, долго ломали стены, отбивали замки… еще удар — еще пролом сделан, храбрые вперед, вороты отперты — и толпа хлынула, только
не та, которую
ждали.
Но что же
ждало его в этой дали? Испания, вырезываемая Наполеоном, одичалая Греция, всеобщее воскрешение всех смердящих Лазарей после 1814 года; от них нельзя было спастись ни в Равенне, ни в Диодати. Байрон
не мог удовлетвориться по-немецки теориями sub specie aeterriitatis, [с точки зрения вечности (лат.).] ни по-французски политической болтовней, и он сломился, но сломился, как грозный Титан, бросая людям в глаза свое презрение,
не золотя пилюли.
Его мантия, застегнутая на груди,
не столько военный плащ, сколько риза воина-первосвященника, prophetare. [пророка-царя (лат.).] Когда он поднимает руку, от него
ждут благословения и привета, а
не военного приказа.
На пароходе я встретил радикального публициста Голиока; он виделся с Гарибальди позже меня; Гарибальди через него приглашал Маццини; он ему уже телеграфировал, чтоб он ехал в Соутамтон, где Голиок намерен был его
ждать с Менотти Гарибальди и его братом. Голиоку очень хотелось доставить еще в тот же вечер два письма в Лондон (по почте они прийти
не могли до утра). Я предложил мои услуги.
— Ну, что он? Ein famoser Kerl!.. [Великолепный малый! (нем.)] Да ведь если б он мне
не обещал целые три года, я бы иначе вел дела… Этого нельзя было
ждать, нельзя… А что его рана?
В день приезда Гарибальди в Лондон я его
не видал, а видел море народа, реки народа, запруженные им улицы в несколько верст, наводненные площади, везде, где был карниз, балкон, окно, выступили люди, и все это
ждало в иных местах шесть часов… Гарибальди приехал в половине третьего на станцию Нейн-Эльмс и только в половине девятого подъехал к Стаффорд Гаузу, у подъезда которого
ждал его дюк Сутерланд с женой.
В субботу утром я поехал к Гарибальди и,
не застав его дома, остался с Саффи, Гверцони и другими его
ждать. Когда он возвратился, толпа посетителей, дожидавшихся в сенях и коридоре, бросилась на него; один храбрый бритт вырвал у него палку, всунул ему в руку другую и с каким-то азартом повторял...
«Что-то будет?»… Ближайшее будущее
не заставило себя
ждать.