Неточные совпадения
Мы как-то открыли
на лестнице небольшое отверстие, падавшее прямо в его комнату, но и оно нам не помогло; видна была верхняя часть окна и портрет Фридриха II с огромным носом, с огромной звездой и с
видом исхудалого коршуна.
Помню я еще, как какому-то старосте за то, что он истратил собранный оброк, отец мой велел обрить бороду. Я ничего не понимал в этом наказании, но меня поразил
вид старика лет шестидесяти: он плакал навзрыд, кланялся в землю и просил положить
на него, сверх оброка, сто целковых штрафу, но помиловать от бесчестья.
Спокойный
вид Толочанова испугал моего отца, и он, пристальнее посмотрев
на него, спросил...
Утром я бросился в небольшой флигель, служивший баней, туда снесли Толочанова; тело лежало
на столе в том
виде, как он умер: во фраке, без галстука, с раскрытой грудью; черты его были страшно искажены и уже почернели. Это было первое мертвое тело, которое я видел; близкий к обмороку, я вышел вон. И игрушки, и картинки, подаренные мне
на Новый год, не тешили меня; почернелый Толочанов носился перед глазами, и я слышал его «жжет — огонь!».
На его место поступил брауншвейг-вольфенбюттельский солдат (вероятно, беглый) Федор Карлович, отличавшийся каллиграфией и непомерным тупоумием. Он уже был прежде в двух домах при детях и имел некоторый навык, то есть придавал себе
вид гувернера, к тому же он говорил по-французски
на «ши», с обратным ударением. [Англичане говорят хуже немцев по-французски, но они только коверкают язык, немцы оподляют его. (Прим. А. И. Герцена.)]
Запыхавшись и раскрасневшись, стояли мы там, обтирая пот. Садилось солнце, купола блестели, город стлался
на необозримое пространство под горой, свежий ветерок подувал
на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг
на друга и, вдруг обнявшись, присягнули, в
виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью
на избранную нами борьбу.
Прошло еще пять лет, я был далеко от Воробьевых гор, но возле меня угрюмо и печально стоял их Прометей — А. Л. Витберг. В 1842, возвратившись окончательно в Москву, я снова посетил Воробьевы горы, мы опять стояли
на месте закладки, смотрели
на тот же
вид и также вдвоем, — но не с Ником.
Гости, видя постоянно неприязненный
вид его и слушая одни жалобы
на здоровье, которое далеко не было так дурно, редели.
Испуганная старуха, имевшая в
виду, сверх того, попросить крупки да мучки, бросалась
на квас и салат, делая
вид, что страшно ест.
В субботу вечером явился инспектор и объявил, что я и еще один из нас может идти домой, но что остальные посидят до понедельника. Это предложение показалось мне обидным, и я спросил инспектора, могу ли остаться; он отступил
на шаг, посмотрел
на меня с тем грозно грациозным
видом, с которым в балетах цари и герои пляшут гнев, и, сказавши: «Сидите, пожалуй», вышел вон. За последнюю выходку досталось мне дома больше, нежели за всю историю.
Он прошел мимо, сделав
вид, что не замечает их; какой-то флигель-адъютант взял бумагу, полиция повела их
на съезжую.
Этот знаток вин привез меня в обер-полицмейстерский дом
на Тверском бульваре, ввел в боковую залу и оставил одного. Полчаса спустя из внутренних комнат вышел толстый человек с ленивым и добродушным
видом; он бросил портфель с бумагами
на стул и послал куда-то жандарма, стоявшего в дверях.
Этот военный
вид скромной Москвы был странен и действовал
на нервы.
Спешившиеся уланы сидели кучками около лошадей, другие садились
на коней; офицеры расхаживали, с пренебрежением глядя
на полицейских; плац-адъютанты приезжали с озабоченным
видом, с желтым воротником и, ничего не сделавши, — уезжали.
Я ходил с полчаса, как вдруг повстречался мне человек в мундирном сертуке без эполет и с голубым pour le mérite [орденской лентой (фр.).]
на шее. Он с чрезвычайной настойчивостью посмотрел
на меня, прошел, тотчас возвратился и с дерзким
видом спросил меня...
Бледные, изнуренные, с испуганным
видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях с стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд
на гарнизонных солдат, грубо ровнявших их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку или озноб. И эти больные дети без уходу, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого моря, шли в могилу.
…Приглашения Тюфяева
на его жирные, сибирские обеды были для меня истинным наказанием. Столовая его была та же канцелярия, но в другой форме, менее грязной, но более пошлой, потому что она имела
вид доброй воли, а не насилия.
Это его значительно успокоило, и он, осмотревшись
на все стороны, прибавил в
виде пояснения...
Близ Москвы, между Можайском и Калужской дорогой, небольшая возвышенность царит над всем городом. Это те Воробьевы горы, о которых я упоминал в первых воспоминаниях юности. Весь город стелется у их подошвы, с их высот один из самых изящных
видов на Москву. Здесь стоял плачущий Иоанн Грозный, тогда еще молодой развратник, и смотрел, как горела его столица; здесь явился перед ним иерей Сильвестр и строгим словом пересоздал
на двадцать лет гениального изверга.
Но Александр умер, и Аракчеев пал. Дело Витберга при Николае приняло тотчас худший
вид. Оно тянулось десять лет и с невероятными нелепостями. Обвинительные пункты, признанные уголовной палатой, отвергаются сенатом. Пункты, в которых оправдывает палата, ставятся в вину сенатом. Комитет министров принимает все обвинения. Государь, пользуясь «лучшей привилегией царей — миловать и уменьшать наказания», прибавляет к приговору — ссылку
на Вятку.
С кончиной княжны все приняло разом, как в гористых местах при захождении солнца, мрачный
вид: длинные черные тени легли
на все.
В половине 1825 года Химик, принявший дела отца в большом беспорядке, отправил из Петербурга в шацкое именье своих братьев и сестер; он давал им господский дом и содержание, предоставляя впоследствии заняться их воспитанием и устроить их судьбу. Княгиня поехала
на них взглянуть. Ребенок восьми лет поразил ее своим грустно-задумчивым
видом; княгиня посадила его в карету, привезла домой и оставила у себя.
С десяти часов утра Зонненберг в казанских ичигах, в шитой золотом тибитейке и в кавказском бешмете, с огромным янтарным мундштуком во рту, сидел
на вахте, делая
вид, будто читает.
Витберг, обремененный огромной семьей, задавленный бедностью, не задумался ни
на минуту и предложил Р. переехать с детьми к нему,
на другой или третий день после приезда в Вятку его жены. У него Р. была спасена, такова была нравственная сила этого сосланного. Его непреклонной воли, его благородного
вида, его смелой речи, его презрительной улыбки боялся сам вятский Шемяка.
Подруга ее, небольшого роста, смуглая брюнетка, крепкая здоровьем, с большими черными глазами и с самобытным
видом, была коренастая, народная красота; в ее движениях и словах видна была большая энергия, и когда, бывало, аптекарь, существо скучное и скупое, делал не очень вежливые замечания своей жене и та их слушала с улыбкой
на губах и слезой
на реснице, Паулина краснела в лице и так взглядывала
на расходившегося фармацевта, что тот мгновенно усмирялся, делал
вид, что очень занят, и уходил в лабораторию мешать и толочь всякую дрянь для восстановления здоровья вятских чиновников.
На другой день, в обеденную пору бубенчики перестали позванивать, мы были у подъезда Кетчера. Я велел его вызвать. Неделю тому назад, когда он меня оставил во Владимире, о моем приезде не было даже предположения, а потому он так удивился, увидя меня, что сначала не сказал ни слова, а потом покатился со смеху, но вскоре принял озабоченный
вид и повел меня к себе. Когда мы были в его комнате, он, тщательно запирая дверь
на ключ, спросил меня...
Кучер посмотрел
на меня испытующим взглядом и улыбнулся,
вид мой, казалось, его лучше расположил в мою пользу.
— Я была долго больна и очень несчастна, — она с
видом сильной горести указала мне взглядом
на свое изношенное платье.
Тут больше замешалось, чем желание поставить
на своем в капризном споре, тут было сознание, что я всего сильнее противудействую ее
видам, тут была завистливая ревность и женское властолюбие.
Главное достоинство Павлова состояло в необычайной ясности изложения, — ясности, нисколько не терявшей всей глубины немецкого мышления, молодые философы приняли, напротив, какой-то условный язык, они не переводили
на русское, а перекладывали целиком, да еще, для большей легкости, оставляя все латинские слова in crudo, [в нетронутом
виде (лат.).] давая им православные окончания и семь русских падежей.
Наконец двери отворились à deux battants, [
на обе створки (фр.).] и взошел Бенкендорф. Наружность шефа жандармов не имела в себе ничего дурного;
вид его был довольно общий остзейским дворянам и вообще немецкой аристократии. Лицо его было измято, устало, он имел обманчиво добрый взгляд, который часто принадлежит людям уклончивым и апатическим.
Она сидела, улыбаясь, и иногда взглядывала
на меня, как бы говоря: «Лета имеют свои права, старушка раздражена»; но, встречая мой взгляд, не подтверждавший того, она делала
вид, будто не замечает меня.
Предводитель жал плечами, показывал
вид негодования, ужаса и кончил тем, что отозвался об морском офицере как об отъявленном негодяе, «кладущем тень
на благородное общество новгородского дворянства».
Небольшое село из каких-нибудь двадцати или двадцати пяти дворов стояло в некотором расстоянии от довольно большого господского дома. С одной стороны был расчищенный и обнесенный решеткой полукруглый луг, с другой —
вид на запруженную речку для предполагаемой лет за пятнадцать тому назад мельницы и
на покосившуюся, ветхую деревянную церковь, которую ежегодно собирались поправить, тоже лет пятнадцать, Сенатор и мой отец, владевшие этим имением сообща.
Ни французы, ни немцы его не надули, и он смотрел несколько свысока
на многих из тогдашних героев — чрезвычайно просто указывая их мелочную ничтожность, денежные
виды и наглое самолюбие.
Противудействие петербургскому терроризму образования никогда не перемежалось: казенное, четвертованное, повешенное
на зубцах Кремля и там пристреленное Меншиковым и другими царскими потешниками, в
виде буйных стрельцов, отравленное в равелине Петербургской крепости, в
виде царевича Алексея, оно является, как партия Долгоруких при Петре II, как ненависть к немцам при Бироне, как Пугачев при Екатерине II, как сама Екатерина II, православная немка при прусском голштинце Петре III, как Елизавета, опиравшаяся
на тогдашних славянофилов, чтоб сесть
на престол (народ в Москве ждал, что при ее коронации изобьют всех немцев).
Разочарование — слово битое, пошлое, дымка, под которой скрывается лень сердца, эгоизм, придающий себе
вид любви, звучная пустота самолюбия, имеющего притязание
на все, силы — ни
на что.
Парламентское правление, не так, как оно истекает из народных основ англо-саксонского Common law, [Обычного права (англ.).] a так, как оно сложилось в государственный закон — самое колоссальное беличье колесо в мире. Можно ли величественнее стоять
на одном и том же месте, придавая себе
вид торжественного марша, как оба английские парламента?
— Когда должен я явиться в префектуру? — спросил я, придавая себе любезный
вид, несмотря
на злобу, разбиравшую меня.
Он позвонил, вошел старик huissier [сторож (фр.).] с цепью
на груди; сказав ему с важным
видом: «Бумаги и перо этому господину», юноша кивнул мне головой.
Городская полиция вдруг потребовала паспорт ребенка; я отвечал из Парижа, думая, что это простая формальность, — что Коля действительно мой сын, что он означен
на моем паспорте, но что особого
вида я не могу взять из русского посольства, находясь с ним не в самых лучших сношениях.
Так как у нас не спрашивают ни у новорожденных, ни у детей, ходящих в школу, паспортов, то сын мой и не имел отдельного
вида, а был помещен
на моем.
Другой, из
видов предупредительной осторожности, требовал новых обеспечений, чтоб в случае моей смерти воспитание и содержание моих детей не пало
на бедную коммуну.
Он был очень пожилых лет, болезненный, худой, с отталкивающей наружностию, с злыми и лукавыми чертами, с несколько клерикальным
видом и жесткими седыми волосами
на голове. Прежде чем я успел сказать десять слов о причине, почему я просил аудиенции у министра, он перебил меня словами...
— Это, — шепнул мне
на ухо староста с значительным
видом, — гражданин учитель в нашей школе.
Но даже и тут Прудону удавалось становиться во весь рост и оставлять середь перебранок яркий след. Тьер, отвергая финансовый проект Прудона, сделал какой-то намек о нравственном растлении людей, распространяющих такие учения. Прудон взошел
на трибуну и с своим грозным и сутуловатым
видом коренастого жителя полей сказал улыбающемуся старичишке...
— Если господь раздвоил народ этот и направил брата
на брата, он имеет свои
виды, и если мы их не понимаем, то должны покоряться провидению даже тогда, когда оно карает.
—
На днях это будет
на вывеске, — заметил кто-то, а Гарибальди с умоляющим
видом сказал молодому человеку, который ходил за ним...