Неточные совпадения
Недоставало, может, одного — товарища, но я все ребячество провел в одиночестве [Кроме меня, у моего отца
был другой
сын, лет десять старше меня.
Мы сидели раз вечером с Иваном Евдокимовичем в моей учебной комнате, и Иван Евдокимович, по обыкновению запивая кислыми щами всякое предложение, толковал о «гексаметре», страшно рубя на стопы голосом и рукой каждый стих из Гнедичевой «Илиады», — вдруг на дворе снег завизжал как-то иначе, чем от городских саней, подвязанный колокольчик позванивал остатком голоса, говор на дворе… я вспыхнул в лице, мне
было не до рубленого гнева «Ахиллеса, Пелеева
сына», я бросился стремглав в переднюю, а тверская кузина, закутанная в шубах, шалях, шарфах, в капоре и в белых мохнатых сапогах, красная от морозу, а может, и от радости, бросилась меня целовать.
Жизнь кузины шла не по розам. Матери она лишилась ребенком. Отец
был отчаянный игрок и, как все игроки по крови, — десять раз
был беден, десять раз
был богат и кончил все-таки тем, что окончательно разорился. Les beaux restes [Остатки (фр.).] своего достояния он посвятил конскому заводу, на который обратил все свои помыслы и страсти.
Сын его, уланский юнкер, единственный брат кузины, очень добрый юноша, шел прямым путем к гибели: девятнадцати лет он уже
был более страстный игрок, нежели отец.
Ему
было за шестьдесят лет тогда, и все знали, что, сверх совершеннолетнего
сына, у него
были другие дети.
Он именно женился на матери старшего
сына; «молодой» тоже
было за пятьдесят.
Мудрено
было бы сказать отчего, если б главная цель, с которой он все это делал,
была неизвестна; он хотел одного — лишить своих братьев наследства, и этого он достигал вполне «привенчиванием»
сына.
О
сыне носились странные слухи: говорили, что он
был нелюдим, ни с кем не знался, вечно сидел один, занимаясь химией, проводил жизнь за микроскопом, читал даже за обедом и ненавидел женское общество. Об нем сказано в «Горе от ума...
Кольрейф,
сын протестантского пастора,
был чрезвычайно даровитый музыкант.
Не вынес больше отец, с него
было довольно, он умер. Остались дети одни с матерью, кой-как перебиваясь с дня на день. Чем больше
было нужд, тем больше работали
сыновья; трое блестящим образом окончили курс в университете и вышли кандидатами. Старшие уехали в Петербург, оба отличные математики, они, сверх службы (один во флоте, другой в инженерах), давали уроки и, отказывая себе во всем, посылали в семью вырученные деньги.
В два года она лишилась трех старших
сыновей. Один умер блестяще, окруженный признанием врагов, середь успехов, славы, хотя и не за свое дело сложил голову. Это
был молодой генерал, убитый черкесами под Дарго. Лавры не лечат сердца матери… Другим даже не удалось хорошо погибнуть; тяжелая русская жизнь давила их, давила — пока продавила грудь.
Свечи потушены, лица у всех посинели, и черты колеблются с движением огня. А между тем в небольшой комнате температура от горящего рома становится тропическая. Всем хочется
пить, жженка не готова. Но Joseph, француз, присланный от «Яра», готов; он приготовляет какой-то антитезис жженки, напиток со льдом из разных вин, a la base de cognac; [на коньяке (фр.).] неподдельный
сын «великого народа», он, наливая французское вино, объясняет нам, что оно потому так хорошо, что два раза проехало экватор.
Князь Ливен оставил Полежаева в зале, где дожидались несколько придворных и других высших чиновников, несмотря на то, что
был шестой час утра, — и пошел во внутренние комнаты. Придворные вообразили себе, что молодой человек чем-нибудь отличился, и тотчас вступили с ним в разговор. Какой-то сенатор предложил ему давать уроки
сыну.
Обед
был большой. Мне пришлось сидеть возле генерала Раевского, брата жены Орлова. Раевский
был тоже в опале с 14 декабря;
сын знаменитого Н. Н. Раевского, он мальчиком четырнадцати лет находился с своим братом под Бородином возле отца; впоследствии он умер от ран на Кавказе. Я рассказал ему об Огареве и спросил, может ли и захочет ли Орлов что-нибудь сделать.
В его рассказах
был характер наивности, наводивший на меня грусть и раздумье. В Молдавии, во время турецкой кампании 1805 года, он
был в роте капитана, добрейшего в мире, который о каждом солдате, как о
сыне, пекся и в деле
был всегда впереди.
Его мать овдовела и жила в большой крайности,
сын клал сам печку, когда она развалилась; надобно
было приискать какое-нибудь ремесло; мальчику далась грамота, и он стал наниматься писцом в магистрате.
По несчастию, татарин-миссионер
был не в ладах с муллою в Малмыже. Мулле совсем не нравилось, что правоверный
сын Корана так успешно проповедует Евангелие. В рамазан исправник, отчаянно привязавши крест в петлицу, явился в мечети и, разумеется, стал впереди всех. Мулла только
было начал читать в нос Коран, как вдруг остановился и сказал, что он не смеет продолжать в присутствии правоверного, пришедшего в мечеть с христианским знамением.
Но и русский язык
был доведен до того же; для него и для всего прочего
был приглашен
сын какой-то вдовы-попадьи, облагодетельствованной княгиней, разумеется, без особых трат: через ее ходатайство у митрополита двое
сыновей попадьи
были сделаны соборными священниками. Учитель
был их старший брат, диакон бедного прихода, обремененный большой семьей; он гибнул от нищеты,
был доволен всякой платой и не смел делать условий с благодетельницей братьев.
Не знаю. В последнее время, то
есть после окончания моего курса, она
была очень хорошо расположена ко мне; но мой арест, слухи о нашем вольном образе мыслей, об измене православной церкви при вступлении в сен-симонскую «секту» разгневали ее; она с тех пор меня иначе не называла, как «государственным преступником» или «несчастным
сыном брата Ивана». Весь авторитет Сенатора
был нужен, чтоб она решилась отпустить NataLie в Крутицы проститься со мной.
Но, как назло княгине, у меня память
была хороша. Переписка со мной, долго скрываемая от княгини,
была наконец открыта, и она строжайше запретила людям и горничным доставлять письма молодой девушке или отправлять ее письма на почту. Года через два стали поговаривать о моем возвращении. «Эдак, пожалуй, каким-нибудь добрым утром несчастный
сын брата отворит дверь и взойдет, чего тут долго думать да откладывать, — мы ее выдадим замуж и спасем от государственного преступника, человека без религии и правил».
Он принадлежал вдове какого-то князя, проигравшегося в карты, и отдавался особенно дешево оттого, что
был далек, неудобен, а главное, оттого, что княгиня выговаривала небольшую часть его, ничем не отделенную, для своего
сына, баловня лет тринадцати, и для его прислуги.
Он приголубил молодого человека;
сын прасола
был большой начетчик и любил поговорить о книгах.
Ее
сын был убит под Бородином, ее дочь умерла и оставила ей внучку, графиню Орлову.
Когда моему
сыну было лет пять, Галахов привез ему на елку восковую куклу, не меньше его самого ростом. Куклу эту Галахов сам усадил за столом и ждал действия сюрприза. Когда елка
была готова и двери отворились, Саша, удрученный радостью, медленно двигался, бросая влюбленные взгляды на фольгу и свечи, но вдруг он остановился, постоял, постоял, покраснел и с ревом бросился назад.
И он, в самом деле, потухал как-то одиноко в своей семье. Возле него стоял его брат, его друг — Петр Васильевич. Грустно, как будто слеза еще не обсохла, будто вчера посетило несчастие, появлялись оба брата на беседы и сходки. Я смотрел на Ивана Васильевича, как на вдову или на мать, лишившуюся
сына; жизнь обманула его, впереди все
было пусто и одно утешение...
Так как у нас не спрашивают ни у новорожденных, ни у детей, ходящих в школу, паспортов, то
сын мой и не имел отдельного вида, а
был помещен на моем.
Цюрихская полиция, тугая на отдачу залога, потребовала тогда другого свидетельства, в котором здешняя полиция должна
была засвидетельствовать, „что
сыну моему официально позволяется жить в Пиэмонте“ (que l'enfant est officiellement tolere).
Здоровая кровь должна
была течь в жилах
сына бернского профессора, внука Фолленов. А ведь au bout du compte [в конечном счете (фр.).] все зависит от химического соединения да от качества элементов. Не Карл Фогт станет со мной спорить об этом.
В 1851 году я
был проездом в Берне. Прямо из почтовой кареты я отправился к Фогтову отцу с письмом
сына. Он
был в университете. Меня встретила его жена, радушная, веселая, чрезвычайно умная старушка; она меня приняла как друга своего
сына и тотчас повела показывать его портрет. Мужа она не ждала ранее шести часов; мне его очень хотелось видеть, я возвратился, но он уже уехал на какую-то консультацию к больному.
Человек осужден на работу, он должен работать до тех пор, пока опустится рука,
сын вынет из холодных пальцев отца струг или молот и
будет продолжать вечную работу. Ну, а как в ряду
сыновей найдется один поумнее, который положит долото и спросит...
Я уверен, что подобная черта страдания перед призванием
была и на лице девы Орлеанской, и на лице Иоанна Лейденского, — они принадлежали народу, стихийные чувства, или, лучше, предчувствия, заморенные в нас, сильнее в народе. В их вере
был фатализм, а фатализм сам по себе бесконечно грустен. «Да свершится воля твоя», — говорит всеми чертами лица Сикстинская мадонна. «Да свершится воля твоя», — говорит ее сын-плебей и спаситель, грустно молясь на Масличной горе.
…Гарибальди вспомнил разные подробности о 1854 годе, когда он
был в Лондоне, как он ночевал у меня, опоздавши в Indian Docks; я напомнил ему, как он в этот день пошел гулять с моим
сыном и сделал для меня его фотографию у Кальдези, об обеде у американского консула с Бюхананом, который некогда наделал бездну шума и, в сущности, не имел смысла. [В ненапечатанной части «
Былого и дум» обед этот рассказан. (Прим. А. И. Герцена.)]