Неточные совпадения
Она знала, что старуху ждут со дня на день, знала, что старуха
будет рада выбору
сына, и ей странно
было, что он, боясь оскорбить мать, не делает предложения; однако ей так хотелось и самого брака и, более всего, успокоения от своих тревог, что она верила этому.
— Хорошо доехали? — сказал
сын, садясь подле нее и невольно прислушиваясь к женскому голосу из-за двери. Он знал, что это
был голос той дамы, которая встретилась ему при входе.
— Ну вот, графиня, вы встретили
сына, а я брата, — весело сказала она. — И все истории мои истощились; дальше нечего
было бы рассказывать.
— У Анны Аркадьевны, — сказала графиня, объясняя
сыну, —
есть сынок восьми лет, кажется, и она никогда с ним не разлучалась и всё мучается, что оставила его.
Анна непохожа
была на светскую даму или на мать восьмилетнего
сына, но скорее походила бы на двадцатилетнюю девушку по гибкости движений, свежести и установившемуся на ее лице оживлению, выбивавшему то в улыбку, то во взгляд, если бы не серьезное, иногда грустное выражение ее глаз, которое поражало и притягивало к себе Кити.
— А! Мы знакомы, кажется, — равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая руку. — Туда ехала с матерью, а назад с
сыном, — сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря каждым словом. — Вы, верно, из отпуска? — сказал он и, не дожидаясь ответа, обратился к жене своим шуточным тоном: — что ж, много слез
было пролито в Москве при разлуке?
Анна достала подарки, которые посылали дети Долли, и рассказала
сыну, какая в Москве
есть девочка Таня и как Таня эта умеет читать и учит даже других детей.
После графини Лидии Ивановны приехала приятельница, жена директора, и рассказала все городские новости. В три часа и она уехала, обещаясь приехать к обеду. Алексей Александрович
был в министерстве. Оставшись одна, Анна дообеденное время употребила на то, чтобы присутствовать при обеде
сына (он обедал отдельно) и чтобы привести в порядок свои вещи, прочесть и ответить на записки и письма, которые у нее скопились на столе.
— Позволь, дай договорить мне. Я люблю тебя. Но я говорю не о себе; главные лица тут — наш
сын и ты сама. Очень может
быть, повторяю, тебе покажутся совершенно напрасными и неуместными мои слова; может
быть, они вызваны моим заблуждением. В таком случае я прошу тебя извинить меня. Но если ты сама чувствуешь, что
есть хоть малейшие основания, то я тебя прошу подумать и, если сердце тебе говорит, высказать мне…
Мать Вронского, узнав о его связи, сначала
была довольна — и потому, что ничто, по ее понятиям, не давало последней отделки блестящему молодому человеку, как связь в высшем свете, и потому, что столь понравившаяся ей Каренина, так много говорившая о своем
сыне,
была всё-таки такая же, как и все красивые и порядочные женщины, по понятиям графини Вронской.
На этот раз Сережи не
было дома, и она
была совершенно одна и сидела на террасе, ожидая возвращения
сына, ушедшего гулять и застигнутого дождем.
— Из всякого положения
есть выход. Нужно решиться, — сказал он. — Всё лучше, чем то положение, в котором ты живешь. Я ведь вижу, как ты мучаешься всем, и светом, и
сыном, и мужем.
Вронский не мог понять, как она, со своею сильною, честною натурой, могла переносить это положение обмана и не желать выйти из него; но он не догадывался, что главная причина этого
было то слово
сын, которого она не могла выговорить.
Когда она думала о
сыне и его будущих отношениях к бросившей его отца матери, ей так становилось страшно за то, что она сделала, что она не рассуждала, а, как женщина, старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и словами, с тем чтобы всё оставалось по старому и чтобы можно
было забыть про страшный вопрос, что
будет с
сыном.
Он, этот умный и тонкий в служебных делах человек, не понимал всего безумия такого отношения к жене. Он не понимал этого, потому что ему
было слишком страшно понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства к семье, т. е. к жене и
сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден к
сыну и имел к нему то же подтрунивающее отношение, как и к желе. «А! молодой человек!» обращался он к нему.
Сережа, и прежде робкий в отношении к отцу, теперь, после того как Алексей Александрович стал его звать молодым человеком и как ему зашла в голову загадка о том, друг или враг Вронский, чуждался отца. Он, как бы прося защиты, оглянулся на мать. С одною матерью ему
было хорошо. Алексей Александрович между тем, заговорив с гувернанткой, держал
сына за плечо, и Сереже
было так мучительно неловко, что Анна видела, что он собирается плакать.
— Да он не пренебрег; я верю, что он любил меня, но он
был покорный
сын…
Всё, что постигнет ее и
сына, к которому точно так же как и к ней, переменились его чувства, перестало занимать его. Одно, что занимало его теперь, это
был вопрос о том, как наилучшим, наиприличнейшим, удобнейшим для себя и потому справедливейшим образом отряхнуться от той грязи, которою она зaбрызгала его в своем падении, и продолжать итти по своему пути деятельной, честной и полезной жизни.
Она вспомнила ту, отчасти искреннюю, хотя и много преувеличенную, роль матери, живущей для
сына, которую она взяла на себя в последние годы, и с радостью почувствовала, что в том состоянии, в котором она находилась, у ней
есть держава, независимая от положения, в которое она станет к мужу и к Вронскому.
Я ли не пыталась любить его, любить
сына, когда уже нельзя
было любить мужа?
Он не верит и в мою любовь к
сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу
сына, не могу бросить
сына, что без
сына не может
быть для меня жизни даже с тем, кого я люблю, но что, бросив
сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает, что я не в силах
буду сделать этого».
Она чувствовала, что то положение в свете, которым она пользовалась и которое утром казалось ей столь ничтожным, что это положение дорого ей, что она не
будет в силах променять его на позорное положение женщины, бросившей мужа и
сына и соединившейся с любовником; что, сколько бы она ни старалась, она не
будет сильнее самой себя.
Получив письмо мужа, она знала уже в глубине души, что всё останется по-старому, что она не в силах
будет пренебречь своим положением, бросить
сына и соединиться с любовником.
Если бы
было плохо, он не купил бы по ста пяти рублей землю, не женил бы трех
сыновей и племянника, не построился бы два раза после пожаров, и всё лучше и лучше.
Несмотря на жалобы старика, видно
было, что он справедливо горд своим благосостоянием, горд своими
сыновьями, племянником, невестками, лошадьми, коровами и в особенности тем, что держится всё это хозяйство.
— Да
было бы из чего, Николай Иваныч! Вам хорошо, а я
сына в университете содержи, малых в гимназии воспитывай, — так мне першеронов не купить.
― Нет! ― закричал он своим пискливым голосом, который поднялся теперь еще нотой выше обыкновенного, и, схватив своими большими пальцами ее за руку так сильно, что красные следы остались на ней от браслета, который он прижал, насильно посадил ее на место. ― Подлость? Если вы хотите употребить это слово, то подлость ― это. бросить мужа,
сына для любовника и
есть хлеб мужа!
― Я пришел вам сказать, что я завтра уезжаю в Москву и не вернусь более в этот дом, и вы
будете иметь известие о моем решении чрез адвоката, которому я поручу дело развода.
Сын же мой переедет к сестре, ― сказал Алексей Александрович, с усилием вспоминая то, что он хотел сказать о
сыне.
― Я имею несчастие, ― начал Алексей Александрович, ―
быть обманутым мужем и желаю законно разорвать сношения с женою, то
есть развестись, но притом так, чтобы
сын не оставался с матерью.
— Дарья Александровна! — сказал он, теперь прямо взглянув в доброе взволнованное лицо Долли и чувствуя, что язык его невольно развязывается. — Я бы дорого дал, чтобы сомнение еще
было возможно. Когда я сомневался, мне
было тяжело, но легче, чем теперь. Когда я сомневался, то
была надежда; но теперь нет надежды, и я всё-таки сомневаюсь во всем. Я так сомневаюсь во всем, что я ненавижу
сына и иногда не верю, что это мой
сын. Я очень несчастлив.
Что
будет с
сыном в случае развода?
Он не мог никак понять, как могла она в эту минуту свиданья думать и помнить о
сыне, о разводе. Разве не всё равно
было?
Дарья Александровна должна
была еще заехать домой, с тем чтобы взять своего напомаженного и завитого
сына, который должен
был везти образ с невестой.
Упоминалось о том, что Бог сотворил жену из ребра Адама, и «сего ради оставит человек отца и матерь и прилепится к жене,
будет два в плоть едину» и что «тайна сия велика
есть»; просили, чтобы Бог дал им плодородие и благословение, как Исааку и Ревекке, Иосифу, Моисею и Сепфоре, и чтоб они видели
сыны сынов своих.
«Я неизбежно сделала несчастие этого человека, — думала она, — но я не хочу пользоваться этим несчастием; я тоже страдаю и
буду страдать: я лишаюсь того, чем я более всего дорожила, — я лишаюсь честного имени и
сына.
Я сделала дурно и потому не хочу счастия, не хочу развода и
буду страдать позором и разлукой с
сыном».
Девочка, его ребенок,
была так мила и так привязала к себе Анну с тех пор, как у ней осталась одна эта девочка, что Анна редко вспоминала о
сыне.
— Не могу сказать, чтоб я
был вполне доволен им, — поднимая брови и открывая глаза, сказал Алексей Александрович. — И Ситников не доволен им. (Ситников
был педагог, которому
было поручено светское воспитание Сережи.) Как я говорил вам,
есть в нем какая-то холодность к тем самым главным вопросам, которые должны трогать душу всякого человека и всякого ребенка, — начал излагать свои мысли Алексей Александрович, по единственному, кроме службы, интересовавшему его вопросу — воспитанию
сына.
— А кто бросит камень? — сказал Алексей Александрович, очевидно довольный своей ролью. — Я всё простил и потому не могу лишать ее того, что
есть потребность любви для нее — любви к
сыну…
Воспоминание о вас для вашего
сына может повести к вопросам с его стороны, на которые нельзя отвечать, не вложив в душу ребенка духа осуждения к тому, что должно
быть для него святыней, и потому прошу понять отказ вашего мужа в духе христианской любви. Прошу Всевышнего о милосердии к вам.
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему надо ждать от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На мать свою он не надеялся. Он знал, что мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь
была неумолима к ней за то, что она
была причиной расстройства карьеры
сына. Но он возлагал большие надежды на Варю, жену брата. Ему казалось, что она не бросит камня и с простотой и решительностью поедет к Анне и примет ее.
Одна из целей поездки в Россию для Анны
было свидание с
сыном.
Ей казалось натурально и просто видеть
сына, когда она
будет в одном с ним городе; но по приезде в Петербург ей вдруг представилось ясно ее теперешнее положение в обществе, и она поняла, что устроить свидание
было трудно.
Увидать
сына на гулянье, узнав, куда и когда он выходит, ей
было мало: она так готовилась к этому свиданию, ей столько нужно
было сказать ему, ей так хотелось обнимать, целовать его.
Она знала, что для него, несмотря на то, что он
был главною причиной ее несчастья, вопрос о свидании ее с
сыном покажется самою неважною вещью.
«Эта холодность — притворство чувства, — говорила она себе. — Им нужно только оскорбить меня и измучать ребенка, а я стану покоряться им! Ни за что! Она хуже меня. Я не лгу по крайней мере». И тут же она решила, что завтра же, в самый день рожденья Сережи, она поедет прямо в дом мужа, подкупит людей,
будет обманывать, но во что бы ни стало увидит
сына и разрушит этот безобразный обман, которым они окружили несчастного ребенка.
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович еще, верно, не вставал. Она
будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили ее, и, не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати
сына. Она не приготовила только тех слов, которые она скажет
сыну. Сколько она ни думала об этом, она ничего не могла придумать.
Она встала и, сняв шляпу, взяла на столике альбом, в котором
были фотографические карточки
сына в других возрастах.
Разрезного ножика не
было на столе, и она, вынув карточку, бывшую рядом (это
была карточка Вронского, сделанная в Риме, в круглой шляпе и с длинными волосами), ею вытолкнула карточку
сына.
То, что она уехала, не сказав куда, то, что ее до сих пор не
было, то, что она утром еще ездила куда-то, ничего не сказав ему, — всё это, вместе со странно возбужденным выражением ее лица нынче утром и с воспоминанием того враждебного тона, с которым она при Яшвине почти вырвала из его рук карточки
сына, заставило его задуматься.