Неточные совпадения
Дети играют на улице,
у берега, и их голоса раздаются пронзительно-чисто по реке и по вечерней заре; к воздуху примешивается паленый запах овинов, роса начинает исподволь стлать дымом по полю, над лесом ветер как-то ходит вслух, словно лист закипает, а тут зарница, дрожа, осветит замирающей, трепетной лазурью окрестности, и Вера Артамоновна, больше ворча, нежели сердясь, говорит,
найдя меня под липой...
— Какая смелость с вашей стороны, — продолжал он, — я удивляюсь вам; в нормальном состоянии никогда человек не может решиться на такой страшный шаг. Мне предлагали две, три партии очень хорошие, но как я вздумаю, что
у меня в комнате будет распоряжаться женщина, будет все приводить по-своему в порядок, пожалуй, будет мне запрещать курить мой табак (он курил нежинские корешки), поднимет шум, сумбур, тогда на меня
находит такой страх, что я предпочитаю умереть в одиночестве.
— Недостатка в месте
у меня нет, — ответил он, — но для вас, я думаю, лучше ехать, вы приедете часов в десять к вашему батюшке. Вы ведь знаете, что он еще сердит на вас; ну — вечером, перед сном
у старых людей обыкновенно нервы ослаблены и вялы, он вас примет, вероятно, гораздо лучше нынче, чем завтра; утром вы его
найдете совсем готовым для сражения.
— Раз, — сказывала мне его жена потом, —
у нас вышли все деньги до последней копейки; накануне я старалась достать где-нибудь рублей десять, нигде не
нашла;
у кого можно было занять несколько, я уже заняла.
Но русскую полицию трудно сконфузить. Через две недели арестовали нас, как соприкосновенных к делу праздника.
У Соколовского
нашли письма Сатина,
у Сатина — письма Огарева,
у Огарева — мои, — тем не менее ничего не раскрывалось. Первое следствие не удалось. Для большего успеха второй комиссии государь послал из Петербурга отборнейшего из инквизиторов, А. Ф. Голицына.
A propos к Сен-Симону. Когда полицмейстер брал бумаги и книги
у Огарева, он отложил том истории французской революции Тьера, потом
нашел другой… третий… восьмой. Наконец, он не вытерпел и сказал: «Господи! какое количество революционных книг… И вот еще», — прибавил он, отдавая квартальному речь Кювье «Sur les revolutions du globe terrestre».
У него в бумагах, сверх стихов,
нашли шутя несколько раз писанные под руку великого князя Михаила Павловича резолюции с намеренными орфографическими ошибками, например: «утверждаю», «переговорить», «доложить мне» и проч., и эти ошибки способствовали к обвинению его.
Ведь были же и
у нее минуты забвения, в которые она страстно любила своего будущего малютку, и тем больше, что его существование была тайна между ними двумя; было же время, в которое она мечтала об его маленькой ножке, об его молочной улыбке, целовала его во сне,
находила в нем сходство с кем-то, который был ей так дорог…
Знакомые поглощали
у него много времени, он страдал от этого иногда, но дверей своих не запирал, а встречал каждого кроткой улыбкой. Многие
находили в этом большую слабость; да, время уходило, терялось, но приобреталась любовь не только близких людей, но посторонних, слабых; ведь и это стоит чтения и других занятий!
То же самое в двух смежных кругах: в славянском и в нашем. Где, в каком углу современного Запада
найдете вы такие группы отшельников мысли, схимников науки, фанатиков убеждений,
у которых седеют волосы, а стремленья вечно юны?
У нас раскольников не постоянно гонят, так, вдруг
найдет что-то на синод или на министерство внутренних дел, они и сделают набег на какой-нибудь скит, на какую-нибудь общину, ограбят ее и опять затихнут. Раскольники обыкновенно имеют смышленых агентов в Петербурге, они предупреждают оттуда об опасности, остальные тотчас собирают деньги, прячут книги и образа, поят православного попа, поят православного исправника, дают выкуп; тем дело и кончается лет на десять.
Одним утром является ко мне дьячок, молодой долговязый малый, по-женски зачесанный, с своей молодой женой, покрытой веснушками; оба они были в сильном волнении, оба говорили вместе, оба прослезились и отерли слезы в одно время. Дьячок каким-то сплюснутым дискантом, супруга его, страшно картавя, рассказывали в обгонки, что на днях
у них украли часы и шкатулку, в которой было рублей пятьдесят денег, что жена дьячка
нашла «воя» и что этот «вой» не кто иной, как честнейший богомолец наш и во Христе отец Иоанн.
Да, ты прав, Боткин, — и гораздо больше Платона, — ты, поучавший некогда нас не в садах и портиках (
у нас слишком холодно без крыши), а за дружеской трапезой, что человек равно может
найти «пантеистическое» наслаждение, созерцая пляску волн морских и дев испанских, слушая песни Шуберта и запах индейки с трюфлями. Внимая твоим мудрым словам, я в первый раз оценил демократическую глубину нашего языка, приравнивающего запах к звуку.
— Но, чтоб вам доказать, что русское правительство совершенно вне игры, я вам обещаю выхлопотать
у префекта отсрочку на один месяц. Вы, верно, не
найдете странным, если мы справимся
у Ротшильда о вашем деле, тут не столько сомнение…
Если б я вчера знал, что будут такие затруднения, я пригласил бы Гарибальди ехать по железной дороге, теперь это потому нельзя, что я не отвечаю,
найдем ли мы карету или коляску
у теддингтонской станции.
Неточные совпадения
Только трех Матрен // Да Луку с Петром // Помяну добром. //
У Луки с Петром // Табачку нюхнем, // А
у трех Матрен // Провиант
найдем.
Чу! конь стучит копытами, // Чу, сбруя золоченая // Звенит… еще беда! // Ребята испугалися, // По избам разбежалися, //
У окон заметалися // Старухи, старики. // Бежит деревней староста, // Стучит в окошки палочкой. // Бежит в поля, луга. // Собрал народ: идут — кряхтят! // Беда! Господь прогневался, //
Наслал гостей непрошеных, // Неправедных судей! // Знать, деньги издержалися, // Сапожки притопталися, // Знать, голод разобрал!..
Подумавши, оставили // Меня бурмистром: правлю я // Делами и теперь. // А перед старым барином // Бурмистром Климку на́звали, // Пускай его! По барину // Бурмистр! перед Последышем // Последний человек! //
У Клима совесть глиняна, // А бородища Минина, // Посмотришь, так подумаешь, // Что не
найти крестьянина // Степенней и трезвей. // Наследники построили // Кафтан ему: одел его — // И сделался Клим Яковлич // Из Климки бесшабашного // Бурмистр первейший сорт.
Г-жа Простакова. На него, мой батюшка,
находит такой, по-здешнему сказать, столбняк. Ино — гда, выпуча глаза, стоит битый час как вкопанный. Уж чего — то я с ним не делала; чего только он
у меня не вытерпел! Ничем не проймешь. Ежели столбняк и попройдет, то занесет, мой батюшка, такую дичь, что
у Бога просишь опять столбняка.
Скотинин. Худой покой! ба! ба! ба! да разве светлиц
у меня мало? Для нее одной отдам угольную с лежанкой. Друг ты мой сердешный! коли
у меня теперь, ничего не видя, для каждой свинки клевок особливый, то жене
найду светелку.