Неточные совпадения
Первое следствие этих открытий было отдаление от моего отца — за сцены, о которых я говорил. Я их видел и прежде, но мне казалось, что это
в совершенном порядке; я так привык, что всё
в доме, не исключая Сенатора, боялось моего отца, что он всем делал замечания, что не
находил этого странным. Теперь я стал иначе понимать дело, и мысль, что доля всего выносится за меня, заволакивала иной раз темным и тяжелым облаком светлую, детскую фантазию.
При брауншвейг-вольфенбюттельском воине я иногда похаживал к каким-то мальчикам, при которых жил его приятель тоже
в должности «немца» и с которыми мы делали дальние прогулки; после него я снова оставался
в совершенном одиночестве — скучал, рвался из него и не
находил выхода.
В их-то числе я
нашел много голов, напоминающих Николая, когда он был без усов.
Камердинер обыкновенно при таких проделках что-нибудь отвечал; но когда не
находил ответа
в глаза, то, выходя, бормотал сквозь зубы. Тогда барин, тем же спокойным голосом, звал его и спрашивал, что он ему сказал?
Начать мою жизнь этими каудинскими фуркулами науки далеко не согласовалось с моими мыслями. Я сказал решительно моему отцу, что, если он не
найдет другого средства, я подам
в отставку.
Он не был ни консерватор, ни отсталый человек, он просто не верил
в людей, то есть верил, что эгоизм — исключительное начало всех действий, и
находил, что его сдерживает только безумие одних и невежество других.
Атеизм Химика шел далее теологических сфер. Он считал Жофруа Сент-Илера мистиком, а Окена просто поврежденным. Он с тем пренебрежением, с которым мой отец сложил «Историю» Карамзина, закрыл сочинения натурфилософов. «Сами выдумали первые причины, духовные силы, да и удивляются потом, что их ни
найти, ни понять нельзя». Это был мой отец
в другом издании,
в ином веке и иначе воспитанный.
Он
находил, что на человеке так же мало лежит ответственности за добро и зло, как на звере; что все — дело организации, обстоятельств и вообще устройства нервной системы, от которой больше ждут, нежели она
в состоянии дать.
— Какая смелость с вашей стороны, — продолжал он, — я удивляюсь вам;
в нормальном состоянии никогда человек не может решиться на такой страшный шаг. Мне предлагали две, три партии очень хорошие, но как я вздумаю, что у меня
в комнате будет распоряжаться женщина, будет все приводить по-своему
в порядок, пожалуй, будет мне запрещать курить мой табак (он курил нежинские корешки), поднимет шум, сумбур, тогда на меня
находит такой страх, что я предпочитаю умереть
в одиночестве.
— Недостатка
в месте у меня нет, — ответил он, — но для вас, я думаю, лучше ехать, вы приедете часов
в десять к вашему батюшке. Вы ведь знаете, что он еще сердит на вас; ну — вечером, перед сном у старых людей обыкновенно нервы ослаблены и вялы, он вас примет, вероятно, гораздо лучше нынче, чем завтра; утром вы его
найдете совсем готовым для сражения.
В грязном подвале, служившем карцером, я уже
нашел двух арестантов: Арапетова и Орлова, князя Андрея Оболенского и Розенгейма посадили
в другую комнату, всего было шесть человек, наказанных по маловскому делу.
В сельском хозяйстве он
находил моральными качествами хорошего петуха, если он «охотник петь и до кур», и отличительным свойством аристократического барана — «плешивые коленки».
Проходя мимо лавки Ширяева, ему пришло
в голову спросить, не продал ли он хоть один экземпляр его книги; он был дней пять перед тем, но ничего не
нашел; со страхом взошел он
в его лавку.
После ссылки я его мельком встретил
в Петербурге и
нашел его очень изменившимся. Убеждения свои он сохранил, но он их сохранил, как воин не выпускает меча из руки, чувствуя, что сам ранен навылет. Он был задумчив, изнурен и сухо смотрел вперед. Таким я его застал
в Москве
в 1842 году; обстоятельства его несколько поправились, труды его были оценены, но все это пришло поздно — это эполеты Полежаева, это прощение Кольрейфа, сделанное не русским царем, а русскою жизнию.
[
В бумагах, присланных мне из Москвы, я
нашел записку, которой я извещал кузину, бывшую тогда
в деревне с княгиней, об окончании курса.
Мы с Огаревым не принадлежали ни к тем, ни к другим. Мы слишком сжились с иными идеями, чтоб скоро поступиться ими. Вера
в беранжеровскую застольную революцию была потрясена, но мы искали чего-то другого, чего не могли
найти ни
в несторовской летописи, ни
в трансцендентальном идеализме Шеллинга.
Когда один из друзей его явился просить тело для погребения, никто не знал, где оно; солдатская больница торгует трупами, она их продает
в университет,
в медицинскую академию, вываривает скелеты и проч. Наконец он
нашел в подвале труп бедного Полежаева, — он валялся под другими, крысы объели ему одну ногу.
После его смерти издали его сочинения и при них хотели приложить его портрет
в солдатской шинели. Цензура
нашла это неприличным, бедный страдалец представлен
в офицерских эполетах — он был произведен
в больнице.
Чтоб знать, что такое русская тюрьма, русский суд и полиция, для этого надобно быть мужиком, дворовым, мастеровым или мещанином. Политических арестантов, которые большею частию принадлежат к дворянству, содержат строго, наказывают свирепо, но их судьба не идет ни
в какое сравнение с судьбою бедных бородачей. С этими полиция не церемонится. К кому мужик или мастеровой пойдет потом жаловаться, где
найдет суд?
Вслед за тем явился сам государь
в Москву. Он был недоволен следствием над нами, которое только началось, был недоволен, что нас оставили
в руках явной полиции, был недоволен, что не
нашли зажигателей, словом, был недоволен всем и всеми.
Большая часть между ними были довольно добрые люди, вовсе не шпионы, а люди, случайно занесенные
в жандармский дивизион. Молодые дворяне, мало или ничему не учившиеся, без состояния, не зная, куда приклонить главы, они были жандармами потому, что не
нашли другого дела. Должность свою они исполняли со всею военной точностью, но я не замечал тени усердия — исключая, впрочем, адъютанта, — но зато он и был адъютантом.
Нельзя быть шпионом, торгашом чужого разврата и честным человеком, но можно быть жандармским офицером, — не утратив всего человеческого достоинства, так как сплошь да рядом можно
найти женственность, нежное сердце и даже благородство
в несчастных жертвах «общественной невоздержности».
Но, на беду инквизиции, первым членом был назначен московский комендант Стааль. Стааль — прямодушный воин, старый, храбрый генерал, разобрал дело и
нашел, что оно состоит из двух обстоятельств, не имеющих ничего общего между собой: из дела о празднике, за который следует полицейски наказать, и из ареста людей, захваченных бог знает почему, которых вся видимая вина
в каких-то полувысказанных мнениях, за которые судить и трудно и смешно.
Гааз жил
в больнице. Приходит к нему перед обедом какой-то больной посоветоваться. Гааз осмотрел его и пошел
в кабинет что-то прописать. Возвратившись, он не
нашел ни больного, ни серебряных приборов, лежавших на столе. Гааз позвал сторожа и спросил, не входил ли кто, кроме больного? Сторож смекнул дело, бросился вон и через минуту возвратился с ложками и пациентом, которого он остановил с помощию другого больничного солдата. Мошенник бросился
в ноги доктору и просил помилования. Гааз сконфузился.
У него
в бумагах, сверх стихов,
нашли шутя несколько раз писанные под руку великого князя Михаила Павловича резолюции с намеренными орфографическими ошибками, например: «утверждаю», «переговорить», «доложить мне» и проч., и эти ошибки способствовали к обвинению его.
— Вы едете
в Пензу, неужели вы думаете, что это случайно?
В Пензе лежит
в параличе ваш отец, князь просил государя вам назначить этот город для того, чтоб ваше присутствие сколько-нибудь ему облегчило удар вашей ссылки. Неужели и вы не
находите причины благодарить князя?
Это было варварство, и я написал второе письмо к графу Апраксину, прося меня немедленно отправить, говоря, что я на следующей станции могу
найти приют. Граф изволили почивать, и письмо осталось до утра. Нечего было делать; я снял мокрое платье и лег на столе почтовой конторы, завернувшись
в шинель «старшого», вместо подушки я взял толстую книгу и положил на нее немного белья.
Долго терпел народ; наконец какой-то тобольский мещанин решился довести до сведения государя о положении дел. Боясь обыкновенного пути, он отправился на Кяхту и оттуда пробрался с караваном чаев через сибирскую границу. Он
нашел случай
в Царском Селе подать Александру свою просьбу, умоляя его прочесть ее. Александр был удивлен, поражен страшными вещами, прочтенными им. Он позвал мещанина и, долго говоря с ним, убедился
в печальной истине его доноса. Огорченный и несколько смущенный, он сказал ему...
Воры должны быть там-то и там-то; я беру с собой команду,
найду их там-то и там-то и через два-три дня приведу их
в цепях
в губернский острог».
Тогда казенная палата и министерство финансов отделили новое дело от прежнего и,
найдя закон,
в котором сказано, что если попадется неудобная земля, идущая
в надел, то не вырезывать ее, а прибавлять еще половинное количество, велели дать даровским крестьянам к болоту еще полболота.
Можно ли было
найти лучше место для храма
в память 1812 года как дальнейшую точку, до которой достигнул неприятель?
Второе дело было перед моими глазами. Витберг скупал именья для храма. Его мысль состояла
в том, чтоб помещичьи крестьяне, купленные с землею для храма, обязывались выставлять известное число работников — этим способом они приобретали полную волю себе
в деревне. Забавно, что наши сенаторы-помещики
находили в этой мере какое-то невольничество!
Желая везде и во всем убить всякий дух независимости, личности, фантазии, воли, Николай издал целый том церковных фасад, высочайше утвержденных. Кто бы ни хотел строить церковь, он должен непременно выбрать один из казенных планов. Говорят, что он же запретил писать русские оперы,
находя, что даже писанные
в III Отделении собственной канцелярии флигель-адъютантом Львовым никуда не годятся. Но это еще мало — ему бы издать собрание высочайше утвержденных мотивов.
С вятским обществом я расстался тепло.
В этом дальнем городе я
нашел двух-трех искренних приятелей между молодыми купцами.
Смотритель сам усадил меня
в сани и так усердно хлопотал, что уронил
в сено зажженную свечу и не мог ее потом
найти. Он был очень
в духе и повторял...
Это чистое и грациозное явление, никем не оцененное из близких
в бессмысленном доме княгини,
нашло, сверх диакона и Саши, отзыв и горячее поклонение всей дворни.
Образ несчастного страдальца, задыхающегося от собственной полноты мыслей, которые теснятся
в его голове, не
находя выхода, не мог не нравиться нам тогда.
Ее старались увидеть
в окно или
в сенях, иным удавалось, другие тщетно караулили целые дни, видевшие
находили ее бледной, томной, словом, интересной и недурной.
Раз вечером, говоря о том о сем, я сказал, что мне бы очень хотелось послать моей кузине портрет, но что я не мог
найти в Вятке человека, который бы умел взять карандаш
в руки.
…Сбитый с толку, предчувствуя несчастия, недовольный собою, я жил
в каком-то тревожном состоянии; снова кутил, искал рассеяния
в шуме, досадовал за то, что
находил его, досадовал за то, что не
находил, и ждал, как чистую струю воздуха середь пыльного жара, несколько строк из Москвы от Natalie. Надо всем этим брожением страстей всходил светлее и светлее кроткий образ ребенка-женщины. Порыв любви к Р. уяснил мне мое собственное сердце, раскрыл его тайну.
Сначала она осмотрелась кругом, несколько дней она
находила себе соперницу
в молодой, милой, живой немке, которую я любил как дитя, с которой мне было легко именно потому, что ни ей не приходило
в голову кокетничать со мной, ни мне с ней. Через неделю она увидела, что Паулина вовсе не опасна. Но я не могу идти дальше, не сказав несколько слов о ней.
Да, на его руки я мог оставить несчастную женщину, которой безотрадное существование я доломал;
в нем она
находила сильную нравственную опору и авторитет.
На таких условиях можно всегда
найти женихов не только
в Москве, но где угодно, особенно имея компаньонку, княжеский титул и кочующих старух.
Мы часто говаривали с ним
в былые годы о поездке за границу, он знал, как страстно я желал, но
находил бездну препятствий и всегда оканчивал одним: «Ты прежде закрой мне глаза, потом дорога открыта на все четыре стороны».
На другой день утром мы
нашли в зале два куста роз и огромный букет. Милая, добрая Юлия Федоровна (жена губернатора), принимавшая горячее участие
в нашем романе, прислала их. Я обнял и расцеловал губернаторского лакея, и потом мы поехали к ней самой. Так как приданое «молодой» состояло из двух платьев, одного дорожного и другого венчального, то она и отправилась
в венчальном.
Охотники до реабилитации всех этих дам с камелиями и с жемчугами лучше бы сделали, если б оставили
в покое бархатные мебели и будуары рококо и взглянули бы поближе на несчастный, зябнущий, голодный разврат, — разврат роковой, который насильно влечет свою жертву по пути гибели и не дает ни опомниться, ни раскаяться. Ветошники чаще
в уличных канавах
находят драгоценные камни, чем подбирая блестки мишурного платья.
В бумагах NataLie я
нашел свои записки, писанные долею до тюрьмы, долею из Крутиц. Несколько из них я прилагаю к этой части. Может, они не покажутся лишними для людей, любящих следить за всходами личных судеб, может, они прочтут их с тем нервным любопытством, с которым мы смотрим
в микроскоп на живое развитие организма.
Знакомые поглощали у него много времени, он страдал от этого иногда, но дверей своих не запирал, а встречал каждого кроткой улыбкой. Многие
находили в этом большую слабость; да, время уходило, терялось, но приобреталась любовь не только близких людей, но посторонних, слабых; ведь и это стоит чтения и других занятий!
Я прервал с ним тогда все сношения. Бакунин хотя и спорил горячо, но стал призадумываться, его революционный такт толкал его
в другую сторону. Белинский упрекал его
в слабости,
в уступках и доходил до таких преувеличенных крайностей, что пугал своих собственных приятелей и почитателей. Хор был за Белинского и смотрел на нас свысока, гордо пожимая плечами и
находя нас людьми отсталыми.
Осиротевшая мать совершенно предалась мистицизму; она
нашла спасение от тоски
в мире таинственных примирений, она была обманута лестью религии — человеческому сердцу.