Неточные совпадения
Услышав, что вся компания второй день ничего не
ела, офицер повел всех в разбитую лавку; цветочный чай и леванский кофе
были выброшены
на пол вместе с большим количеством фиников, винных ягод, миндаля; люди наши набили себе ими карманы; в десерте недостатка не
было.
Когда мы ехали назад, я увидел издали
на поле старосту, того же, который
был при нас, он сначала не узнал меня, но, когда мы проехали, он, как бы спохватившись, снял шляпу и низко кланялся. Проехав еще несколько, я обернулся, староста Григорий Горский все еще стоял
на том же месте и смотрел нам вслед; его высокая бородатая фигура, кланяющаяся середь нивы, знакомо проводила нас из отчуждившегося Васильевского.
Но что же это
была бы за молодежь, которая могла бы в ожидании теоретических решений спокойно смотреть
на то, что делалось вокруг,
на сотни поляков, гремевших цепями по Владимирской дороге,
на крепостное состояние,
на солдат, засекаемых
на Ходынском
поле каким-нибудь генералом Дашкевичем,
на студентов-товарищей, пропадавших без вести.
В небольшом этапе
было человек восемьдесят народу в цепях, бритых и небритых, женщин, детей; все они расступились перед офицером, и мы увидели
на грязном
полу, в углу,
на соломе какую-то фигуру, завернутую в кафтан ссыльного.
Бродя по улицам, мне наконец пришел в голову один приятель, которого общественное положение ставило в возможность узнать, в чем дело, а может, и помочь. Он жил страшно далеко,
на даче за Воронцовским
полем; я сел
на первого извозчика и поскакал к нему. Это
был час седьмой утра.
Но это еще мало, надобно
было самую гору превратить в нижнюю часть храма,
поле до реки обнять колоннадой и
на этой базе, построенной с трех сторон самой природой, поставить второй и третий храмы, представлявшие удивительное единство.
В этой крипте должны
были покоиться все герои, павшие в 1812 году, вечная панихида должна
была служиться о убиенных
на поле битвы, по стенам должны
были быть иссечены имена всех их, от полководцев до рядовых.
Месяца через три отец мой узнает, что ломка камня производится в огромном размере, что озимые
поля крестьян завалены мрамором; он протестует, его не слушают. Начинается упорный процесс. Сначала хотели все свалить
на Витберга, но, по несчастию, оказалось, что он не давал никакого приказа и что все это
было сделано комиссией во время его отсутствия.
Дело пошло в сенат. Сенат решил, к общему удивлению, довольно близко к здравому смыслу. Наломанный камень оставить помещику, считая ему его в вознаграждение за помятые
поля. Деньги, истраченные казной
на ломку и работу, до ста тысяч ассигнациями, взыскать с подписавших контракт о работах. Подписавшиеся
были: князь Голицын, Филарет и Кушников. Разумеется — крик, шум. Дело довели до государя.
…Я ждал ее больше получаса… Все
было тихо в доме, я мог слышать оханье и кашель старика, его медленный говор, передвиганье какого-то стола… Хмельной слуга приготовлял, посвистывая,
на залавке в передней свою постель, выругался и через минуту захрапел… Тяжелая ступня горничной, выходившей из спальной,
была последним звуком… Потом тишина, стон больного и опять тишина… вдруг шелест, скрыпнул
пол, легкие шаги — и белая блуза мелькнула в дверях…
Кетчер махал мне рукой. Я взошел в калитку, мальчик, который успел вырасти, провожал меня, знакомо улыбаясь. И вот я в передней, в которую некогда входил зевая, а теперь готов
был пасть
на колена и целовать каждую доску
пола. Аркадий привел меня в гостиную и вышел. Я, утомленный, бросился
на диван, сердце билось так сильно, что мне
было больно, и, сверх того, мне
было страшно. Я растягиваю рассказ, чтоб дольше остаться с этими воспоминаниями, хотя и вижу, что слово их плохо берет.
Мы поехали, воздух
был полон электричества, неприятно тяжел и тепел. Синяя туча, опускавшаяся серыми клочьями до земли, медленно тащилась ими по
полям, — и вдруг зигзаг молнии прорезал ее своими уступами вкось — ударил гром, и дождь полился ливнем. Мы
были верстах в десяти от Рогожской заставы, да еще Москвой приходилось с час ехать до Девичьего
поля. Мы приехали к Астраковым, где меня должен
был ожидать Кетчер, решительно без сухой нитки
на теле.
Раз, длинным зимним вечером в конце 1838, сидели мы, как всегда, одни, читали и не читали, говорили и молчали и молча продолжали говорить.
На дворе сильно морозило, и в комнате
было совсем не тепло. Наташа чувствовала себя нездоровой и лежала
на диване, покрывшись мантильей, я сидел возле
на полу; чтение не налаживалось, она
была рассеянна, думала о другом, ее что-то занимало, она менялась в лице.
Отсюда легко понять
поле,
на котором мы должны
были непременно встретиться и сразиться. Пока прения шли о том, что Гете объективен, но что его объективность субъективна, тогда как Шиллер — поэт субъективный, но его субъективность объективна, и vice versa, [наоборот (лат.).] все шло мирно. Вопросы более страстные не замедлили явиться.
Часто, выбившись из сил, приходил он отдыхать к нам; лежа
на полу с двухлетним ребенком, он играл с ним целые часы. Пока мы
были втроем, дело шло как нельзя лучше, но при звуке колокольчика судорожная гримаса пробегала по лицу его, и он беспокойно оглядывался и искал шляпу; потом оставался, по славянской слабости. Тут одно слово, замечание, сказанное не по нем, приводило к самым оригинальным сценам и спорам…
Где? укажите — я бросаю смело перчатку — исключаю только
на время одну страну, Италию, и отмерю шаги
поля битвы, то
есть не выпущу противника из статистики в историю.
С тех пор мы
были с Ротшильдом в наилучших отношениях; он любил во мне
поле сражения,
на котором он побил Николая, я
был для него нечто вроде Маренго или Аустерлица, и он несколько раз рассказывал при мне подробности дела, слегка улыбаясь, но великодушно щадя побитого противника.
В Муртене префект полиции, человек энергический и радикальный, просил нас подождать у него, говоря, что староста поручил ему предупредить его о нашем приезде, потому что ему и прочим домохозяевам
было бы очень неприятно, если б я приехал невзначай, когда все в
поле на работе.
Человек, прикрепленный к семье, делается снова крепок земле. Его движения очерчены, он пустил корни в свое
поле, он только
на нем то, что он
есть; «француз, живущий в России, — говорит Прудон, — русский, а не француз». Нет больше ни колоний, ни заграничных факторий, живи каждый у себя…
На другой день, то
есть в день отъезда, я отправился к Гарибальди в семь часов утра и нарочно для этого ночевал в Лондоне. Он
был мрачен, отрывист, тут только можно
было догадаться, что он привык к начальству, что он
был железным вождем
на поле битвы и
на море.
Неточные совпадения
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный
был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с
полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.
Был дождь, и
было вёдро, но полезных злаков
на незасеянных
полях не появилось.
Закон
был, видимо, написан второпях, а потому отличался необыкновенною краткостью.
На другой день, идя
на базар, глуповцы подняли с
полу бумажки и прочитали следующее:
Ибо, встретившись где-либо
на границе, обыватель одного города
будет вопрошать об удобрении
полей, а обыватель другого города, не вняв вопрошающего,
будет отвечать ему о естественном строении миров.
Но злаков
на полях все не прибавлялось, ибо глуповцы от бездействия весело-буйственного перешли к бездействию мрачному. Напрасно они воздевали руки, напрасно облагали себя поклонами, давали обеты, постились, устраивали процессии — бог не внимал мольбам. Кто-то заикнулся
было сказать, что"как-никак, а придется в
поле с сохою выйти", но дерзкого едва не побили каменьями, и в ответ
на его предложение утроили усердие.