Неточные совпадения
Остальное время я скитался по большим почернелым комнатам с закрытыми окнами
днем, едва освещенными
вечером, ничего не делая или читая всякую всячину.
Что же тут удивительного, что, пробыв шесть
дней рычагом, колесом, пружиной, винтом, — человек дико вырывается в субботу
вечером из каторги мануфактурной деятельности и в полчаса напивается пьян, тем больше, что его изнурение не много может вынести.
В последний
день масленицы все люди, по старинному обычаю, приходили
вечером просить прощения к барину; в этих торжественных случаях мой отец выходил в залу, сопровождаемый камердинером. Тут он делал вид, будто не всех узнает.
Нам объявили, что университет велено закрыть. В нашем отделении этот приказ был прочтен профессором технологии Денисовым; он был грустен, может быть, испуган. На другой
день к
вечеру умер и он.
День был душный, и пытка продолжалась от 9 утра до 9
вечера» (26 июня 1833).
Соколовский предложил откупорить одну бутылку, затем другую; нас было человек пять, к концу
вечера, то есть к началу утра следующего
дня, оказалось, что ни вина больше нет, ни денег у Соколовского.
Дня через три после приезда государя, поздно
вечером — все эти вещи делаются в темноте, чтоб не беспокоить публику, — пришел ко мне полицейский офицер с приказом собрать вещи и отправляться с ним.
С девяти
вечера до восьми следующего
дня приходилось сидеть в потемках.
Вечером Скарятка вдруг вспомнил, что это
день его именин, рассказал историю, как он выгодно продал лошадь, и пригласил студентов к себе, обещая дюжину шампанского. Все поехали. Шампанское явилось, и хозяин, покачиваясь, предложил еще раз спеть песню Соколовского. Середь пения отворилась дверь, и взошел Цынский с полицией. Все это было грубо, глупо, неловко и притом неудачно.
В восьмом часу
вечера наследник с свитой явился на выставку. Тюфяев повел его, сбивчиво объясняя, путаясь и толкуя о каком-то царе Тохтамыше. Жуковский и Арсеньев, видя, что
дело не идет на лад, обратились ко мне с просьбой показать им выставку. Я повел их.
На другой
день, часов в восемь
вечера, приехал я во Владимир и остановился в гостинице, чрезвычайно верно описанной в «Тарантасе», с своей курицей, «с рысью», хлебенным — патише [пирожным (от фр. patisserie).] и с уксусом вместо бордо.
Одно существо поняло положение сироты; за ней была приставлена старушка няня, она одна просто и наивно любила ребенка. Часто
вечером,
раздевая ее, она спрашивала: «Да что же это вы, моя барышня, такие печальные?» Девочка бросалась к ней на шею и горько плакала, и старушка, заливаясь слезами и качая головой, уходила с подсвечником в руке.
«…Будем детьми, назначим час, в который нам обоим непременно быть на воздухе, час, в который мы будем уверены, что нас ничего не
делит, кроме одной дали. В восемь часов
вечера и тебе, верно, свободно? А то я давеча вышла было на крыльцо да тотчас возвратилась, думая, что ты был в комнате».
Часто
вечером уходил я к Паулине, читал ей пустые повести, слушал ее звонкий смех, слушал, как она нарочно для меня пела — «Das Mädchen aus der Fremde», под которой я и она понимали другую
деву чужбины, и облака рассеивались, на душе мне становилось искренно весело, безмятежно спокойно, и я с миром уходил домой, когда аптекарь, окончив последнюю микстуру и намазав последний пластырь, приходил надоедать мне вздорными политическими расспросами, — не прежде, впрочем, как выпивши его «лекарственной» и закусивши герингсалатом, [салатом с селедкой (от нем.
Был уже восьмой час
вечера, после десяти венчать нельзя, следующий
день была суббота.
Белинский был совершенно потерян на этих
вечерах между каким-нибудь саксонским посланником, не понимавшим ни слова по-русски, и каким-нибудь чиновником III Отделения, понимавшим даже те слова, которые умалчивались. Он обыкновенно занемогал потом на два, на три
дня и проклинал того, кто уговорил его ехать.
Жену я застал в лихорадке, она с этого
дня занемогла и, испуганная еще
вечером, через несколько
дней имела преждевременные роды. Ребенок умер через
день. Едва через три или через четыре года оправилась она.
…Грустно сидели мы
вечером того
дня, в который я был в III Отделении, за небольшим столом — малютка играл на нем своими игрушками, мы говорили мало; вдруг кто-то так рванул звонок, что мы поневоле вздрогнули. Матвей бросился отворять дверь, и через секунду влетел в комнату жандармский офицер, гремя саблей, гремя шпорами, и начал отборными словами извиняться перед моей женой: «Он не мог думать, не подозревал, не предполагал, что дама, что дети, чрезвычайно неприятно…»
— Я имею к вам, генерал, небольшую просьбу. Если вам меня нужно, не посылайте, пожалуйста, ни квартальных, ни жандармов, они пугают, шумят, особенно
вечером. За что же больная жена моя будет больше всех наказана в
деле будочника?
К
вечеру староста воротился, исправник мне на словах велел сказать: «Бросьте это
дело, а то консистория вступится и наделает хлопот.
У нас все в голове времена
вечеров барона Гольбаха и первого представления «Фигаро», когда вся аристократия Парижа стояла
дни целые, делая хвост, и модные дамы без обеда ели сухие бриошки, чтоб добиться места и увидать революционную пьесу, которую через месяц будут давать в Версале (граф Прованский, то есть будущий Людовик XVIII, в роли Фигаро, Мария-Антуанетта — в роли Сусанны!).
…Когда мы поехали в Берлин, я сел в кабриолет; возле меня уселся какой-то закутанный господин;
дело было
вечером, я не мог его путем разглядеть.
Остаться у них я не мог; ко мне
вечером хотели приехать Фази и Шаллер, бывшие тогда в Берне; я обещал, если пробуду еще полдня, зайти к Фогтам и, пригласивши меньшего брата, юриста, к себе ужинать, пошел домой. Звать старика так поздно и после такого
дня я не счел возможным. Но около двенадцати часов гарсон, почтительно отворяя двери перед кем-то, возвестил нам: «Der Herr Professor Vogt», — я встал из-за стола и пошел к нему навстречу.