Неточные совпадения
Повар был поражен, как громом; погрустил, переменился в лице, стал седеть и… русский человек — принялся попивать. Дела свои
повел он спустя рукава, Английский клуб ему отказал. Он нанялся
у княгини Трубецкой; княгиня преследовала его мелким скряжничеством. Обиженный раз ею через меру, Алексей, любивший выражаться красноречиво, сказал ей с своим важным видом, своим голосом в нос...
По счастию,
у нее не было выдержки, и, забывая свои распоряжения, она читала со мной
повести Цшоке вместо археологического романа и посылала тайком мальчика покупать зимой гречневики и гороховый кисель с постным маслом, а летом — крыжовник и смородину.
В нескольких верстах от Вяземы князя Голицына дожидался васильевский староста, верхом, на опушке леса, и провожал проселком. В селе,
у господского дома, к которому
вела длинная липовая аллея, встречал священник, его жена, причетники, дворовые, несколько крестьян и дурак Пронька, который один чувствовал человеческое достоинство, не снимал засаленной шляпы, улыбался, стоя несколько поодаль, и давал стречка, как только кто-нибудь из городских хотел подойти к нему.
— Он вас обманывает, violette [фиалка (фр.).] — это запах нежный, c'est un parfum, [это благоухание (фр.).] а это какой-то крепкий, противный, тела бальзамируют чем-то таким; куда нервы стали
у меня слабы, мне даже тошно сделалось, велите-ка мне дать одеколон.
Я не любил тараканов, как вообще всяких незваных гостей; соседи мои показались мне страшно гадки, но делать было нечего, — не начать же было жаловаться на тараканов, — и нервы покорились. Впрочем, дня через три все пруссаки перебрались за загородку к солдату,
у которого было теплее; иногда только забежит, бывало, один, другой таракан,
поводит усами и тотчас назад греться.
Через несколько недель полковник Семенов (брат знаменитой актрисы, впоследствии княгини Гагариной) позволил оставлять свечу, запретив, чтоб чем-нибудь завешивали окно, которое было ниже двора, так что часовой мог видеть все, что делается
у арестанта, и не
велел в коридоре кричать «слушай».
… В Перми меня привезли прямо к губернатору.
У него был большой съезд, в этот день венчали его дочь с каким-то офицером. Он требовал, чтоб я взошел, и я должен был представиться всему пермскому обществу в замаранном дорожном архалуке, в грязи и пыли. Губернатор, потолковав всякий вздор, запретил мне знакомиться с сосланными поляками и
велел на днях прийти к нему, говоря, что он тогда сыщет мне занятие в канцелярии.
Восточная Сибирь управляется еще больше спустя рукава. Это уж так далеко, что и
вести едва доходят до Петербурга. В Иркутске генерал-губернатор Броневский любил палить в городе из пушек, когда «гулял». А другой служил пьяный
у себя в доме обедню в полном облачении и в присутствии архиерея. По крайней мере, шум одного и набожность другого не были так вредны, как осадное положение Пестеля и неусыпная деятельность Капцевича.
— Это так
у нас, домашнее выражение. Скучно, знаете, при наказании, ну, так
велишь сечь да куришь трубку; обыкновенно к концу трубки и наказанию конец — ну, а в экстренных случаях
велишь иной раз и на две трубки угостить приятеля. Полицейские привычны, знают примерно сколько.
Велел он позвать меня в кабинет, а
у самого ножка болит, так изволит лежать на софе.
У него своя юриспруденция. Он
велел освободить виновных от платежа, потому, написал он собственноручно, как и напечатано в сенатской записке, «что члены комиссии не знали, что подписывали». Положим, что митрополит по ремеслу должен оказывать смирение, а каковы другие-то вельможи, которые приняли подарок, так учтиво и милостиво мотивированный!
Я остался тот же, вы это знаете; чай, долетают до вас
вести с берегов Темзы. Иногда вспоминаю вас, всегда с любовью;
у меня есть несколько писем того времени, некоторые из них мне ужасно дороги, и я люблю их перечитывать.
Корчевская кузина иногда гостила
у княгини, она любила «маленькую кузину», как любят детей, особенно несчастных, но не знала ее. С изумлением, почти с испугом разглядела она впоследствии эту необыкновенную натуру и, порывистая во всем, тотчас решилась поправить свое невнимание. Она просила
у меня Гюго, Бальзака или вообще что-нибудь новое. «Маленькая кузина, — говорила она мне, — гениальное существо, нам следует ее
вести вперед!»
На другой день, в обеденную пору бубенчики перестали позванивать, мы были
у подъезда Кетчера. Я
велел его вызвать. Неделю тому назад, когда он меня оставил во Владимире, о моем приезде не было даже предположения, а потому он так удивился, увидя меня, что сначала не сказал ни слова, а потом покатился со смеху, но вскоре принял озабоченный вид и
повел меня к себе. Когда мы были в его комнате, он, тщательно запирая дверь на ключ, спросил меня...
— Куда
ведут?.. Хм… Ну, а скажите, слышали вы, что
у Синего моста будочник убил и ограбил ночью человека?
Старорусский исправник, человек, привычный к ужасам, наконец изнемог и, когда ему
велели допрашивать под розгами молодую женщину, беременную во второй половине,
у него недостало сил.
Подумав, я
велел заложить телегу и послал старосту с письмом к исправнику;
у него-то я спрашивал того совета, который дьячок надеялся получить от меня.
— Вероятно, вы забыли в кордегардии, я вам
велю заложить санки, съездите сами, а ваши пока погреются
у нас. — Heh Kerl, lass er mal den Braunen anspannen. [Эй! малый, пусть запрягут гнедого (нем.).]
Париж еще раз описывать не стану. Начальное знакомство с европейской жизнью, торжественная прогулка по Италии, вспрянувшей от сна, революция
у подножия Везувия, революция перед церковью св. Петра и, наконец, громовая
весть о 24 феврале, — все это рассказано в моих «Письмах из Франции и Италии». Мне не передать теперь с прежней живостью впечатления, полустертые и задвинутые другими. Они составляют необходимую часть моих «Записок», — что же вообще письма, как не записки о коротком времени?
Ротшильд согласился принять билет моей матери, но не хотел платить вперед, ссылаясь на письмо Гассера. Опекунский совет действительно отказал в уплате. Тогда Ротшильд
велел Гассеру потребовать аудиенции
у Нессельроде и спросить его, в чем дело. Нессельроде отвечал, что хотя в билетах никакого сомнения нет и иск Ротшильда справедлив, но что государь
велел остановить капитал по причинам политическим и секретным.
Тут были, разумеется, противоречия; внутренние противоречия
ведут к несчастьям, тем более прискорбным, обидным, что
у них вперед отнято последнее человеческое утешение — оправдание себя в своих собственных глазах…
Получив
весть об утверждении моих прав, мне было почти необходимо съездить поблагодарить новых сограждан и познакомиться с ними. К тому же
у меня именно в это время была сильная потребность побыть одному, всмотреться в себя, сверить прошлое, разглядеть что-нибудь в тумане будущего, и я был рад внешнему толчку.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой. А если что,
велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты
у меня, любезный, поешь селедки!»
Приготовь поскорее комнату для важного гостя, ту, что выклеена желтыми бумажками; к обеду прибавлять не трудись, потому что закусим в богоугодном заведении
у Артемия Филипповича, а вина
вели побольше; скажи купцу Абдулину, чтобы прислал самого лучшего, а не то я перерою весь его погреб.
Поехал в город парочкой! // Глядим, везет из города // Коробки, тюфяки; // Откудова ни взялися //
У немца босоногого // Детишки и жена. //
Повел хлеб-соль с исправником // И с прочей земской властию, // Гостишек полон двор!
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // — Будь жалостлив, будь добр! //
Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди
у них нет душеньки, // В глазах
у них нет совести, // На шее — нет креста!
— Филипп на Благовещенье // Ушел, а на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный был Демушка! // Краса взята
у солнышка, //
У снегу белизна, //
У маку губы алые, // Бровь черная
у соболя, //
У соболя сибирского, //
У сокола глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни
велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.