Неточные совпадения
Весь город обвинялся в страшном «государевом деле», измене державному
царю.
Царь Иоанн Васильевич тайным походом прибыл 2 января 1570 года в Новгород чинить расправу с крамольниками.
Неумолима была расправа
царя — запустел Великий Новгород.
В описываемое нами раннее февральское утро только на Волховском мосту и близ него по берегу Волхова господствовало необычайное оживление. Но увы, как повсеместно в то время в России, жизнь лишь кипела там, где
царила смерть.
Посланный
царем Иоанном в Литву с письмом к изменнику князю Курбскому, он всего несколько дней тому назад вернулся в Александровскую слободу и, узнав, что
царь в Новгороде, с радостью поскакал туда, не зная происходивших там ужасов.
Крик этот достиг до ушей распоряжавшегося этой дикой расправой любимца
царя Григория Лукьяновича Малюты Скуратова-Бельского. Он считался грозой даже и среди опричников, и в силу своего влияния на Иоанна имел громадное значение не только в опричине, но, к сожалению, и во всем Русском государстве.
—
Царь не атаман разбойников… Суди меня Бог и государь, коли в чем повинен я, а невинных бить не дам, пока жив…
— Ну, это погодишь… ее я не отдам, да и меча не брошу… Коли своих бил этим мечом — пусть судит меня
царь! Если скажет он, что губят народ по его указу — поверю… А тебе, Григорий Лукьянович, не верю! Погиб я тогда, не спорю и защищаться не хочу… Да и не жизнь мне, коли в словах твоих хоть доля правды.
— Вишь, он рехнулся, Григорий Лукьянович! — отозвался один из опричников. — Пусть едет к
царю! — лукаво подмигнул он Малюте.
— Добро, пусть судит тебя
царь, любимца своего, — поддакнул Малюта, не думая, чтобы горячему Карасю удалось проникнуть к державному.
Сам он мысленно решил все-таки предупредить его и доложить Иоанну Васильевичу все дело предварительно, дабы колючая правда не представилась
царю во всем неприкосновенном своем виде.
В начале ноября 1569 года в Новгород прибыл посланец
царя, опричник, имя которого уже было заклеймено в России презрением и ужасом, Григорий Лукьянович Малюта Скуратов.
Никому и не приходило в голову, что это дело рук любимца
царя Малюты Скуратова и его клеврета, бродяги Петра Волынца.
Ужас горожан, увеличивавшийся с каждым новым распоряжением, предвещавшим незаслуженную, а потому и неведомую грозу, достиг полного развития со вступлением в слободы еще тысячи опричников, когда
царь остановился на Городище.
На Волховском мосту приблизившийся к государю владыка остановился служить соборне молебен о благополучном государевом прибытии. Чинно совершено было богослужение. Смиренно подступил владыка со святым крестом к Иоанну, как вдруг, отстраняя от себя крест,
царь грозно крикнул архиепископу...
От ярости
царь не мог более говорить и лишь рукой указал по направлению к собору.
Звук грозных слов
царя архиепископу успел несколько затихнуть в ушах и умах трепетавших служителей церкви к концу мирно совершенного богослужения.
Царь с царевичем Иваном уехали на Городище.
На Городище, на улице, наскоро было устроено возвышение с престолом для
царя и креслом для царевича Ивана.
Григорий Лукьянович, стоявший во главе новгородских розысков, только что оправившийся и хотя все еще сильно страдавший от ран, полученных им от крымцев при Торжке, проявил в этом деле всю свою адскую энергию и, нахватав тысячи народа, что называется «с бору и с сосенки», захотел окончательно убедить и без того мнительного и больного
царя, раздув из пустяков «страшное изменное дело» о существовавшем будто бы заговоре на преступление, скопом, целого города.
— Удалось мне, державный, захватить до десятка баб ведуний, — докладывал он
царю, — всячески склонял я их к признанию, священников заставлял их отчитывать, святою водою кропить… не поддаются чары дьявольские… упорствуют, проклятые, слова не добьешься от них… А может и духовные тоже осетены, так молитва их и не действует… Разве только лично ты, государь, поборешь словом да светлым взглядом твоим силу дьявольскую… — заключил хитрый доносчик.
Царю, видимо, понравилась эта уверенность в его победе над врагом человеческим.
Дело Малюты было сделано,
царь придет в исступление от молчания захваченных баб, а молчать они будут поневоле, так как отрезанные, по приказанию Григория Лукьяновича, у них языки — не вырастут.
Уже совсем рассвело, когда духовник Иоанна вошел в божницу государеву, прервав чуткий сон
царя, только под утро забывшегося в легкой дремоте.
С другой, суеверие
царя наполняло его мозг страшными картинами дьявольского наваждения, колдовства, картинами, навеянными на него хитрым любимцем.
Отравление брата, вина которого представлялась порой измученной совести
царя далеко не доказанной, сильно повлияло на такое направление его мыслей.
Прерванный приходом духовника, он не укрепил
царя, а напротив, привел в еще более раздражительное состояние нравственно убитого венценосца.
Вслед за духовником вошел в опочивальню
царя Григорий Лукьянович и, воспользовавшись царским настроением, стал снова возводить гору обвинений на попов, монахов и властей новгородских.
Мысли
царя, под влиянием этих речей Малюты, снова поколебались; это окончательно лишило сил болезненно возбужденный организм Грозного.
Голос
царя дрожал от волнения, но был звучен и полон гнева.
Кругом у подножья царского престола
царила мертвая тишина.
Царь воссел на престол. По правую руку его сел в кресло царевич. По левую встал Григорий Лукьянович Малюта Скуратов.
— Вот они, ведуньи-то, государь! — шепнул
царю Малюта.
— Как вы, забыв страх Божий, предались духу злобы и колдовством возбуждали народ к отложению от державного, законного
царя?
— Ишь как нечистый-то в них воет! — заметил на ухо
царю Малюта.
Царь, удрученный результатом допроса ведуний, воочию разрушившим его горделивую мечту о том, что он, представитель власти от Бога, в торжественные минуты праведного суда, могучим словом своим, как глаголом божества, разрушающим чары, может дать силу воле разорвать узы языка, связанные нечистым, теперь пришел в уме своем к другому роковому для него решению, что «
царь тоже человек и смертный», и эта мысль погрузила его душу в состояние тяжелого нравственного страданья.
Царь встал с престола и зашатался.
У Иоанна в эту эпоху проявления ярости всегда влекло за собою ослабление, сопровождавшееся зачастую припадками, перед началом которых изверг Малюта искусно успевал испрашивать у
царя самые жестокие приказания.
Так ли истолковал он повторенное лишавшимся чувств
царем его слово?
Царь тоже не слыхал этого вздоха, он уже входил в свои палаты.
Та же мысль о человеческой немощи, присущей и
царям, пришедшая ему во время суда, тяжелым гнетом давила мозг Иоанна.
Между тем на Городище, по отъезде
царя, вместо суда началась поголовная расправа.
Наступил 1565 год. До Новгорода донеслась роковая весть, облетевшая с быстротою молнии все русское государство;
царь оставил Москву на произвол судьбы и удалился в Александровскую слободу. Пришло известие об учреждении неведомой еще опричины, а затем из уст в уста стало переходить грозное имя Малюты, уже окруженное ореолом крови и стонов.
Прошел еще год.
Царь основал свою постоянную резиденцию в Александровской слободе, которая в короткое время обратилась в город и торговый центр, и туда стали стекаться со всех сторон земли русской купцы со своими товарами, строить дома и открывать лавки.
— Чует мое сердце, что задумал ты покидать Новгород не в добрый час, не наживи, смотри, беды неминучей; тоже надо ой с какой опаской быть близ грозного
царя… И с чего тебе прыгать с места на место приспичило?.. Знаешь пословицу «От добра добра не ищут»? — говорил брату Афанасий Афанасьевич, когда тот высказал ему свою мысль о переезде.
— Это-то ты правильно, — согласился старший брат, — только возле царя-то там как будто боязно; слышал, чай, невесть что рассказывают… и Малюта там, слышь, правою царскою рукою…
Царь казнит бояр-своевольников… и ништо… так им и надо.
Слышь, выше
царя стать захотели, ему, батюшке, указывать начали… раздор да разлад по земле сеять вздумали, с врагами, басурманами занижались, так ништо, говорю, им, окаянным…
А купечеству и народу люб его грозный
царь…