Неточные совпадения
Надеюсь, что вы как офицер, поймете меня и не заставите меня брать против вас какие-либо меры, которые были бы неприятны как для вас, так и для меня.
Будучи хорошим пловцом, доплыть расстояние в три версты он вполне
надеялся, в особенности с помощью спасательного круга, да и не об этом была главная забота. Самым трудным в этом бегстве было обойти бдительность каваса, не отходившего от него, ни на шаг и могущего, конечно, помешать исполнить задуманный план.
Она знала, что ей грозит тюрьма, суд, скандал, но что могло все это значить в глазах любящей женщины, когда она
надеялась этим спасти любимого человека.
— Да ничего страшного, — сказал Стоккарт, — особенно вам. Господину Савину, или маркизу де Траверсе, эта проделка обойдется подороже. К нему отнесутся строже, чем к вам, и его продержат, наверное, несколько месяцев в тюрьме, но вас я
надеюсь оправдать…
— Насчет гонорара я вам ничего не могу сказать, я назначу себе вознаграждение, глядя по делу, я ведь не знаю еще, придется ли мне защищать вас одного или вместе с госпожей де Межен, в одной или в двух инстанциях. Я в этом отношении очень щепетилен, — добавил он — мое правило не обдирать клиентов, брать за свой труд, что следует по работе. Кроме того, я вижу, с кем имею дело, вы со мной,
надеюсь, торговаться не будете, я не возьму с вас, поверьте мне, лишнего сантима.
— Но я чрезвычайно доволен, что Мадлен сделала такой удачный выбор и
надеюсь, что вы не откажетесь употребить свое влияние в министерстве по вопросу о моей выдаче… Мы с Мадлен не останемся неблагодарными.
Николай Герасимович знал заранее, что относительно его мера будет сохранена, но
надеялся, что Мадлен выпустят, и эту надежду все время горячо поддерживал Стоккарт, уверявший, что непременно добьется ее освобождения.
Я не отрицаю факта оскорбления мной комиссара и его агентов, но
надеюсь, что суд поймет, что я был вынужден на это гнусным поведением самой полиции.
Я
надеюсь, что суд в этом со мною согласится. Показаниям же госпожи де Межен не может быть дано веры, так как суду хорошо известны отношения к ней обвиняемого, его любовь и преданность ему. Что же касается обвинения обоих подсудимых в оскорблении словами и действиями полицейского комиссара и агентов полиции, а также в сопротивлении властям, то все это доказано и не отрицается самими обвиняемыми. О чем же тогда говорить, как не о применении закона?
По правде сказать, Савин уже не
надеялся на благоприятный исход их апелляционной жалобы и заранее был уверен, что палата утвердит приговор суда первой инстанции.
— Разумеется. Ведь она защитит меня от неприятных столкновений с полицией. Ведь друга высокочтимого графа Сигизмунда Владиславовича Стоцкого — и, как я
надеюсь, впоследствии и графа Вельского, и всех этих господчиков твоих приятелей в высшем петербургском обществе — никто не осмелится даже заподозрить в чем бы то ни было.
— И что же, вы
надеетесь на благоприятный исход вашей защиты? — спросил сквозь зубы граф Сигизмунд Владиславович после некоторой паузы, пристально глядя на молодого человека.
— На письменном столе отца нашли письмо, написанное дрожащею рукою. В этом письме отец объяснял причину своего страшного решения. Мы теряли все. Он
надеялся, что его убийца оставит мне, по крайней мере, столько, что я никогда не буду терпеть нужды.
— Ну, будем
надеяться на лучшее. Однако, присоединимся к обществу. На наш разговор начинают обращать внимание.
—
Надеюсь, что ты имел случай убедиться в моей преданности. А впрочем, клевета может разъединить даже таких друзей… — меланхолически добавил он.
— Да, да, будем
надеяться на лучшее, — перебил граф Вельский. — Однако неужели до сих пор Надя не встала?
—
Надеюсь, что тебе здесь было всего достаточно… — раздраженно отвечал он.
— Ну, это еще посмотрим… Я
надеюсь, и тут крикну «ва-банк».
Тут он стал говорить мне что-то много-много хорошего, потом сказал: «
Надейтесь на меня», — и ускакал.
— Но вы сами,
надеюсь, понимаете, что если не будет сыскан виновник растраты той суммы, которая не могла быть прочтена, то этим виновником… окажетесь вы?..
«Господи, — думал молодой Алфимов, — я
надеялся все приобрести, а вместо того потерял все!»
— Кроме того, в последнее время Иван Корнильевич без ума влюбился в компаньонку бежавшей Селезневой Елизавету Петровну Дубянскую… Это его отвлекало от кутежей, но играть он продолжал,
надеясь отыграться… Долгов у него много, и понятно, что он, вероятно, по совету графа Стоцкого, повыудил из кассы конторы деньги, а для того, чтобы отвести от себя подозрение, поручал изредка ключ Сиротинину, его счастливому сопернику в любви к Дубянской…
— Ты плачешь… — вздрогнула она. — О чем?.. Видишь, я не плачу, а
надеюсь и жду… Я — женщина…
— Полноте, граф… Не играйте со мной в темную, мы с вами с глазу на глаз, нас,
надеюсь, никто не подслушивает, а потому мы можем говорить начистоту… Ведь то, что я вас даже наедине называю «граф», что-нибудь да стоит.
— И
надеюсь, эта дружба не без доказательств. История с Ольгой Ивановной поставила меня во внутреннюю борьбу между моим другом графом Петром и вами, и вы знаете, что я в этом деле на вашей стороне…
«
Надеюсь, это будет ему уроком… Несчастному еще сидеть три дня… Ну, да ничего… Упал — больно, встал — здоров… Чутье, однако, не обмануло меня, Сиротинин не виновен… То-то обрадуется его невеста, эта милая девушка», — думал между тем судебный следователь, когда за Алфимовым захлопнулась дверь его камеры.
— Этого признания,
надеюсь, достаточно для освобождения из-под стражи неповинно осужденного мною человека, перед которым я всю жизнь останусь в долгу? — спросил Корнилий Потапович.
— Нет, но в интересах России, я хотел сделаться претендентом на болгарский престол и
надеялся, что русское правительство наградит меня за это.