Неточные совпадения
Мадлен де Межен еще раз попросила назвать ей
имена адвокатов, записала каждое
имя на отдельной бумажке и, свернув их в трубочки, вынула
одну из них.
«Рассмотрев дело русского подданного Николая Савина, именующего себя маркизом Сансаком де Траверсе и французской гражданки Мадлен де Межен, обвиняемых: первый в проживании под чужим
именем и оба в оскорблении на словах и в действии полицейских властей и в неповиновении сим властям, — брюссельский суд исправительной полиции определил: Николая Савина подвергнуть заключению в тюрьме сроком на семь месяцев и штрафу в пятьсот франков, а Мадлен де Межен подвергнуть тюремному заключению на два месяца и штрафу в двести франков, обоих же по отбытии наказания отвезти за границу, с запрещением возвращения и проживания в пределах Бельгийского королевства в продолжение
одного года.
Злые языки уверяли, что Алфимов в молодости продал свое
имя, женившись на содержанке
одного московского коммерческого туза, дети которого, родившиеся впоследствии, и были записаны как законные.
Он написал уже несколько писем на
имя ее горничной, но сам не получил ни
одного.
Старик Селезнев и его сын за последнее время даже не говорили с Елизаветой Петровной о дочери и сестре, как бы боясь произнести ее
имя, и лишь
одна Екатерина Николаевна, все еще упрямо не оставлявшая мысли видеть свою дочь за старым графом Вельским, иногда спрашивала...
«Милая, бедная мама! Какой удар вынесла ты, прочтя письмо. Но ты, дорогая, ты
одна, я глубоко уверен в этом, не поверишь, что твой сын бесчестный человек. Не поверила бы ты, если бы я сам даже признался в преступлении… Но тем более тяжело твое несчастье. Видеть невинного сына, заклейменного обществом страшным
именем вора, тяжелее во сто крат, чем знать, что заблудшее дитя несет заслуженное наказание».
— Ваша воля, — пожала плечами Селезнева, — но вы будете
одни при этом мнении. Впрочем, вероятно, то же мнение высказывает и мать, укрывавшая сына и покупавшая на свое
имя дачи.
— Какие такие у них
имена, отчества и фамилии, у крестьян и мещан… Дроздовых в России тысячи, среди них найдутся сотни Васильев, у десятка из которых дочери Клавдии… Я сам знал
одну крестьянскую семью, где было семь сыновей и все Иваны, а по отцу Степановичи, по прозвищу Куликовы. Вот тебе и твое совпадение. Поройся-ка в адресном столе, может, в Петербурге найдешь несколько Иванов Корнильевичей Алфимовых, а по всей России сыщешь их, наверное, десяток…
На письменном столе Сиротинин нашел два ордера для записи в расход выданных чеков на государственный банк,
один на
имя купеческого сына Ивана Корнильевича Алфимова в восемьсот семьдесят восемь тысяч пятьсот сорок рублей, а другой — дворянки Елизаветы Петровны Дубянской на сто пятьдесят тысяч рублей.
Старшая дочь Капитолины Андреевны получила домашнее воспитание, и ее нравственная порча происходила постепенно, так что, действительно, к шестнадцати годам она могла «прийти в настоящее понятие и сообразить, в чем дело». Вера же, по настоянию «высокопоставленного благодетеля»,
имя которого произносилось даже полковницей Усовой не иначе, как шепотом, была отдана в полный пансион в
одно из женских учебных заведений Петербурга — «благодетель» желал иметь «образованную игрушку».
В ответ на это тотчас же получил пакет на
имя одного директора департамента с коротенькой запиской от князя, в которой пояснено было, что человек, к которому он пишет, готов будет сделать для него все, что только будет в его зависимости.
Он заготовил в уездном городе на
имя одного из своих достойных друзей законную доверенность от Прасковьи Ивановны на продажу Парашина и Куролесова (Чурасово из милости оставлял ей) и всякий день два раза спускался в подвал к своей жене и уговаривал подписать доверенность; просил прощенья, что в горячности так строго с нею обошелся; обещался, в случае ее согласия, никогда не появляться ей на глаза и божился, что оставит духовную, в которой, после своей смерти, откажет ей всё имение.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в
один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под
именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
Как бы то ни было, но деятельность Двоекурова в Глупове была, несомненно, плодотворна.
Одно то, что он ввел медоварение и пивоварение и сделал обязательным употребление горчицы и лаврового листа, доказывает, что он был по прямой линии родоначальником тех смелых новаторов, которые спустя три четверти столетия вели войны во
имя картофеля. Но самое важное дело его градоначальствования — это, бесспорно, записка о необходимости учреждения в Глупове академии.
Одна из главных неприятностей положения в Петербурге была та, что Алексей Александрович и его
имя, казалось, были везде.
— Сергей Иваныч? А вот к чему! — вдруг при
имени Сергея Ивановича вскрикнул Николай Левин, — вот к чему… Да что говорить? Только
одно… Для чего ты приехал ко мне? Ты презираешь это, и прекрасно, и ступай с Богом, ступай! — кричал он, вставая со стула, — и ступай, и ступай!
Нынче поутру зашел ко мне доктор; его
имя Вернер, но он русский. Что тут удивительного? Я знал
одного Иванова, который был немец.