Неточные совпадения
Заранее ли предвкушал он всю сладость жестокого отмщения, придуманного им для врага своего,
князя Василия Прозоровского, радовался ли гибели Якова Потапова, этого ничтожного сравнительно с ним по положению человека, но почему-то казавшегося ему опаснейшим врагом, которого он не в силах был сломить имевшеюся в руках его властию, чему лучшим доказательством служит то, что он, совместно с достойным своим помощником, Хлопом, подвел его под самоубийство, довел его до решимости казнить себя самому, хотя хвастливо, как мы видели,
сказал своему наперснику об умершем: «Разве не достало бы на его шею другой петли, не нашлось бы и на его долю палача», но внутри себя таил невольно какое-то странное, несомненное убеждение, что «другой петли» для этого человека именно не достало бы и «палача не нашлось бы», — или, быть может, Григорий Лукьянович погрузился в сластолюбивые мечты о красавице княжне Евпраксии Васильевне, которую он теперь считал в своей власти, — не будем строить догадок и предупреждать событий.
Князь Василий платил брату за любовь любовью же и,
скажем правду, более искреннею.
— Угостить я рад всякого! — заметил
князь Василий, задетый братом за струнку гостеприимства. Ин будь по-твоему…
Скажи когда позовешь…
Скажем только, что скитальческая жизнь, сверх унесенного им из дома
князя Василия озлобления против отвергнувшей его безграничную любовь Татьяны и разлучника Якова Потаповича, развила в его сердце непримиримую злобу ко всем, сравнительно счастливым, пользующимся жизненным покоем людям, особенно же к мелким и крупным представителям власти, травившим его, как гончие собаки красного зверя.
Один Малюта, подошедший первым, не
сказал ни слова, но пронизал княжну таким плотоядно-восторженным взглядом, что у бедняжки, почувствовавшей его, чуть было не подкосились ноги, а руки
князя Василия, заметившего этот взгляд, задрожали и он расплескал наливаемое вино.
Князь пристально посмотрел на своего приемыша. Яков Потапович смутился и покраснел. Он в первый раз
сказал неправду своему благодетелю: не нездоровье было причиной его нежелания присутствовать при трапезе, а инстинктивная брезгливость к тем, кто своим присутствием осквернит завтра честные хоромы вельможного боярина. Не по душе были ему эти званые на завтра княжеские гости, и он, прямая душа, лучше не желал встречаться с ними, следуя мудрому русскому правилу: «Отойди от зла и сотвори благо».
—
Князь Ростовский, велением государя ты мой пленник, —
сказал он
князю.
Старику Никитичу первому и сообщил Яков Потапович свои опасения за спокойствие
князя и княжны, не
сказав, впрочем, ничего определенного о причинах, вызвавших эти опасения, ограничиваясь лишь общими местами о переживаемом для старых боярских родов тяжелом времени.
— Что ты, что ты, шалый, затевать хочешь? — вскочил в свою очередь перепуганный
князь Никита. — Ведь он мне обиняком говорил, под видом шутки, а тебе я, как брату,
сказал в предупреждение… С чего же кашу заваривать? Неровен час, сами не расхлебаем… Пожалей, повторяю, меня, дочь… Силен он, татарский выродок…
— Уж я догадывалась, что рода он высокого: тельник на нем литого золота… Вот бы, князь-батюшка, женишок-то для молодой княжны!.. Была бы, неча
сказать, не парочка, а загляденье!..
— Но я все-таки хочу вознаградить тебя, — продолжал
князь. — Я решил отдать тебе то, чего нет для меня дороже на свете… От тебя будет зависеть принять,
скажу более, заслужить эту награду, я же хочу
сказать, что даю тебе на это согласие и большего обещать не могу!..
— Я намекнул о том Владимиру, — продолжал
князь, — тебя показал ему. Он чуть с ума не сходит от радости; говорит, что видел тебя, как сквозь сон, у своей постели во время болезни, да и впрямь за сон потом принял, за чудное видение, так и
сказал. Теперь от тебя зависит на всю жизнь осчастливить его и меня, старика, порадовать; согласна ты замуж за него идти?
— Чего врать! Сам
князь Панкратьевне, вишь,
сказал, да потом на последах это еще верней объяснилося…
Оттого-то она была так поражена, когда отец ее
сказал ей, что выдать ее замуж за
князя Воротынского подал ему мысль Яков Потапович, тот самый Яков Потапович, который сам безумно любил ее.
Письмо брата далеко не утешило
князя Василия, хоть он, по правде
сказать, и не ожидал от него особого утешения, тем не менее он не упал духом и приказал собираться в Москву. Послав гонца велеть приготовить хоромы,
князь не оставил мысли — по приезде, уже на словах посоветовавшись с братом, явиться к царю с челобитьем, тем более, что брат не отказался помочь ему, а только уведомлял, что, по его мнению, это будет трудно, а главное — опасно.
— Докажу, великий государь, только яви божескую милость, выслушай, и по намеднешнему, когда в слободе еще говорить я тебе начал, не гневайся… Тогда еще
сказал я тебе, что ласкаешь ты и греешь крамольников. Хитрей
князя Никиты Прозоровского на свете человека нет: юлит перед твоею царскою милостью, а может, и чарами глаза тебе отводит, что не видишь, государь, как брат его от тебя сторонится, по нужде лишь, али уж так, по братнему настоянию, перед твои царские очи является…
— Тогда и увижу твоего молодца; верю тебе, что достоин он быть тебе сыном, а мне надежным и верным слугой, —
сказал царь, допуская сиявшего от радости
князя Василия к своей руке.
— Едут, едут… — прибежал запыхавшийся слуга, и
князь Василий бросился на крыльцо для встречи, приказав
сказать дочери, чтобы немедленно сходила вниз.
— Подай, Господи, великому государю многие лета здравия и благоденствия, — почти хором
сказали все присутствующие, кроме
князя Воротынского.
Его сердце томила жалость к брату, утешить которого он не находил слов; в минуту общего несчастья разность воззрений и резкая отчужденность их друг от друга выделялась рельефнее, и те слова утешения, которые он,
князь Василий, мог
сказать брату, не были бы им поняты.
— Царь, слышно, усомнился, что он знатного рода. «Среди русских бояр есть изменники и крамольники, но нет и не было доносчиков», —
сказал, как слышно, великий государь по прочтении последнего пыточного свитка, и приказал ему более не докучать этим делом, а
князя Воротынского велел казнить вместе с придорожными татями.
— Я к примеру
сказал, от слова не случится, — заметил Яков Потапович. — Не тревожь себя коли не для себя самой, так для князя-батюшки, для меня… Или ты думаешь, что легко смотреть и ему, и мне на муку твою мученскую. Он отец твой, я — с измальства рос с тобою, так сердце у нас, на тебя глядючи, на части разрывается.
— В переживаемые нами времена ни один боярин не может, вставши утром,
сказать наверно, что проживет до вечера, — уклончиво отвечал он. — Но не в этом дело, сделай лишь так, как я говорю тебе. Может,
князь Василий и не решится отпустить вас одних и последует за вами, дай Бог, но если, паче чаяния, этого не случится, то, повторяю, бегите вдвоем и как можно скорее, а то быть неминучей беде. Исполни, княжна, эту мою последнюю просьбу…
Яков Потапович говорил об этом так просто, так уверенно, что княжна положительно успокоилась. Он не
сказал ей лишь того, что ему самому придется поплатиться жизнью, чтобы заменить повешенного
князя Воротынского.
—
Князь, —
сказал Григорий Лукьянович, — великий государь прислал меня к тебе с свои царским указом: царь и великий
князь Иван Васильевич всея Руси слагает с тебя гнев свой и сымает с главы твоей царскую опалу и прощает тебя во всех твоих винностях…
Что
скажешь ты на это,
князь Никита?
Князь Василий даже сделал по направлению к нему слабое движение и, видимо желая что-то
сказать, полуоткрыл рот, но в нем вместо языка виднелся окровавленный кусок мяса.