Неточные совпадения
Я забыл
сказать, что он ужасно любил и уважал свою фамилию «Долгорукий». Разумеется, это — смешная глупость. Всего глупее то, что ему нравилась его фамилия именно потому, что есть
князья Долгорукие. Странное понятие, совершенно вверх ногами!
Тем не менее старый
князь очень ими интересовался и особенно любил одного из этих
князей, так
сказать их старшего в роде — одного молодого офицера.
— Как, как вы
сказали? — привязался я, — не от всякого можно… именно так! Не всякий стоит, чтобы на него обращать внимание, — превосходное правило! Именно я в нем нуждаюсь. Я это запишу. Вы,
князь, говорите иногда премилые вещи.
— Так вы не знали? — удивилась Версилова. — Olympe!
князь не знал, что Катерина Николаевна сегодня будет. Мы к ней и ехали, мы думали, она уже с утренним поездом и давно дома. Сейчас только съехались у крыльца: она прямо с дороги и
сказала нам пройти к вам, а сама сейчас придет… Да вот и она!
И я повернулся и вышел. Мне никто не
сказал ни слова, даже
князь; все только глядели.
Князь мне передал потом, что я так побледнел, что он «просто струсил».
— Постой, не кричи, тетка не любит.
Скажи ты мне, ведь с этим самым
князем Сокольским Версилов тягается о наследстве? В таком случае это будет уже совершенно новый и оригинальный способ выигрывать тяжбы — убивая противников на дуэли.
— Позвольте,
князь, — пролепетал я, отводя назад обе мои руки, — я вам должен
сказать искренно — и рад, что говорю при милом нашем
князе, — что я даже желал с вами встретиться, и еще недавно желал, всего только вчера, но совсем уже с другими целями.
Я еще его не отослал, но именно приехал
сказать кое-что об этом
князю…
—
Скажите,
князь, — вылетел я вдруг с вопросом, — не находите вы смешным внутри себя, что я, такой еще «молокосос», хотел вас вызвать на дуэль, да еще за чужую обиду?
— Я не знаю, в каком смысле вы
сказали про масонство, — ответил он, — впрочем, если даже русский
князь отрекается от такой идеи, то, разумеется, еще не наступило ей время. Идея чести и просвещения, как завет всякого, кто хочет присоединиться к сословию, незамкнутому и обновляемому беспрерывно, — конечно утопия, но почему же невозможная? Если живет эта мысль хотя лишь в немногих головах, то она еще не погибла, а светит, как огненная точка в глубокой тьме.
— Развить? —
сказал он, — нет, уж лучше не развивать, и к тому же страсть моя — говорить без развития. Право, так. И вот еще странность: случись, что я начну развивать мысль, в которую верую, и почти всегда так выходит, что в конце изложения я сам перестаю веровать в излагаемое; боюсь подвергнуться и теперь. До свидания, дорогой
князь: у вас я всегда непростительно разболтаюсь.
— Послушайте,
князь, успокойтесь, пожалуйста; я вижу, что вы чем дальше, тем больше в волнении, а между тем все это, может быть, лишь мираж. О, я затянулся и сам, непростительно, подло; но ведь я знаю, что это только временное… и только бы мне отыграть известную цифру, и тогда
скажите, я вам должен с этими тремя стами до двух тысяч пятисот, так ли?
— Сейчас, —
сказал ему
князь, не поздоровавшись с ним, и, обратясь к нам спиной, стал вынимать из конторки нужные бумаги и счеты. Что до меня, я был решительно обижен последними словами
князя; намек на бесчестность Версилова был так ясен (и так удивителен!), что нельзя было оставить его без радикального разъяснения. Но при Стебелькове невозможно было. Я разлегся опять на диване и развернул лежавшую передо мной книгу.
— Нет-нет-нет, не то, — закричал и топнул
князь, — я
сказал!
— Слушайте, вы… негодный вы человек! —
сказал я решительно. — Если я здесь сижу и слушаю и допускаю говорить о таких лицах… и даже сам отвечаю, то вовсе не потому, что допускаю вам это право. Я просто вижу какую-то подлость… И, во-первых, какие надежды может иметь
князь на Катерину Николаевну?
— Да, была, — как-то коротко ответила она, не подымая головы. — Да ведь ты, кажется, каждый день ходишь к больному
князю? — спросила она как-то вдруг, чтобы что-нибудь
сказать, может быть.
— Даже
князь заметил, что вы очень часто заходите к Катерине Николаевне. Он вчера говорил и смеялся, —
сказала Анна Андреевна.
— Неужели? — с болью вскричал я. — Кстати,
князь, что вы
сказали мне вчера про Версилова, что он подбивал вас на какую-то подлость против Катерины Николаевны?
—
Скажите,
князь, это уже гласно?
Я полетел на рулетку, как будто в ней сосредоточилось все мое спасение, весь выход, а между тем, как
сказал уже, до приезда
князя я об ней и не думал.
— Слышите,
князь, — вопил я ему через стол в исступлении, — они меня же вором считают, тогда как меня же здесь сейчас обокрали!
Скажите же им,
скажите им обо мне!
— Оставим, —
сказал Версилов, странно посмотрев на меня (именно так, как смотрят на человека непонимающего и неугадывающего), — кто знает, что у них там есть, и кто может знать, что с ними будет? Я не про то: я слышал, ты завтра хотел бы выйти. Не зайдешь ли к
князю Сергею Петровичу?
— Да ведь несчастному
князю Николаю Ивановичу почти и некуда спастись теперь от всей этой интриги или, лучше
сказать, от родной своей дочери, кроме как на вашу квартиру, то есть на квартиру друга; ведь вправе же он считать вас по крайней мере хоть другом!..
— Кабы умер — так и слава бы Богу! — бросила она мне с лестницы и ушла. Это она
сказала так про
князя Сергея Петровича, а тот в то время лежал в горячке и беспамятстве. «Вечная история! Какая вечная история?» — с вызовом подумал я, и вот мне вдруг захотелось непременно рассказать им хоть часть вчерашних моих впечатлений от его ночной исповеди, да и самую исповедь. «Они что-то о нем теперь думают дурное — так пусть же узнают все!» — пролетело в моей голове.
Хотя старый
князь, под предлогом здоровья, и был тогда своевременно конфискован в Царское Село, так что известие о его браке с Анной Андреевной не могло распространиться в свете и было на время потушено, так
сказать, в самом зародыше, но, однако же, слабый старичок, с которым все можно было сделать, ни за что на свете не согласился бы отстать от своей идеи и изменить Анне Андреевне, сделавшей ему предложение.
Читатель поймет теперь, что я, хоть и был отчасти предуведомлен, но уж никак не мог угадать, что завтра или послезавтра найду старого
князя у себя на квартире и в такой обстановке. Да и не мог бы я никак вообразить такой дерзости от Анны Андреевны! На словах можно было говорить и намекать об чем угодно; но решиться, приступить и в самом деле исполнить — нет, это, я вам
скажу, — характер!
— Но как же вы поздоровели,
князь, какой у вас прекрасный, свежий, здоровый вид! — заметил я. Увы! все было наоборот: это была мумия, а я так только
сказал, чтоб его ободрить.
— Ничего не надо заглаживать! не нуждаюсь, не хочу, не хочу! — восклицал я, схватив себя за голову. (О, может быть, я поступил тогда с нею слишком свысока!) —
Скажите, однако, где будет ночевать сегодня
князь? Неужели здесь?
Анна Андреевна торопливо вошла ко мне, сложила передо мной руки и
сказала, что «уже не для нее, а для
князя, умоляет меня не уходить и, когда он проснется, пойти к нему.