В начале этого сочинения знаменитый изгнанник говорит, что многие светлые мужи просили его убедительно объяснить им причины странной перемены в государе
московском царе Иоанне, ознаменовавшем себя в юности доброю славою, а в старости покрывшем себя бесславием. Долго отвечал он одним молчанием и тяжкими вздохами, наконец, убежденный неотступными просьбами друзей, написал для них и для потомства эту историю.
— Изменники, вы дорого поплатитесь! Не будет пощады никому; огнем и мечом истреблю крамольный дух! Я покажу, как карает
московский царь измену! — в страшном гневе воскликнул Иоанн.
Неточные совпадения
Мы застаем его на другой день описанных нами в предыдущих главах событий в собственных, роскошных
московских хоромах, в местности, отведенной в столице исключительно для местожительства опричников, откуда, по распоряжению
царя, еще в 1656 году были выселены все бояре, дворяне и приказные люди. Местность эта заключала в себе улицы Чертольскую, Арбатскую с Сивцевым-Врагом и половину Никитской с разными слободами.
После трапезы, к которой был приглашен и приезжий
московский гость,
царь начал шутить с своими любимцами, приказывая то и дело наполнять их чаши, как и чашу князя Василия, дорогим фряжским вином.
В то время, когда в
московских царских палатах происходила вышеописанная сцена, в хоромах князя Василия приготовлялись к встрече
царя и гостей из Александровской слободы.
Будущее, по мнению их, со всех сторон только улыбалось ему: счастливый любимый жених, не нынче завтра муж первой
московской красавицы, уже заочно попавший в милость к
царю, обещавшему заменить ему отца, — чего еще можно было желать ему?
Ярцеву пришло в голову, что, быть может, в этой роще носятся теперь души
московских царей, бояр и патриархов, и хотел сказать это Косте, но удержался.
Чтоб об руку с тобой могла я смело // Пуститься в жизнь — не с детской слепотой, // Не как раба желаний легких мужа, // Наложница безмолвная твоя — // Но как тебя достойная супруга, // Помощница
московского царя.
Неточные совпадения
И долго, долго дедушка // О горькой доле пахаря // С тоскою говорил… // Случись купцы
московские, // Вельможи государевы, // Сам
царь случись: не надо бы // Ладнее говорить!
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые картины: полиция загоняет
московских студентов в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого
царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже,
царя храни», кричит ура.
— Тоска, брат! Гляди: богоносец народ русский валом валит угощаться конфетками за счет
царя. Умилительно. Конфетки сосать будут потомки ходового
московского народа, того, который ходил за Болотниковым, за Отрепьевым, Тушинским вором, за Козьмой Мининым, потом пошел за Михайлой Романовым. Ходил за Степаном Разиным, за Пугачевым… и за Бонапартом готов был идти… Ходовой народ! Только за декабристами и за людями Первого Марта не пошел…
— О Ходынке? Нет. Я — не слышал ничего, — ответил Клим и, вспомнив, что он, думая о
царе, ни единого раза не подумал о
московской катастрофе, сказал с иронической усмешкой:
Говоря о
московских гостиных и столовых, я говорю о тех, в которых некогда
царил А. С. Пушкин; где до нас декабристы давали тон; где смеялся Грибоедов; где М. Ф. Орлов и А. П. Ермолов встречали дружеский привет, потому что они были в опале; где, наконец, А. С.