Неточные совпадения
Дрожащими
руками подняла Серафима с полу доску и положила на ящик. Она сделала это с закрытыми
глазами, чтобы не видеть его страшного содержимого.
Ананьич стоял как пригвожденный к месту и с каким-то паническим ужасом, широко раскрытыми
глазами смотрел на Кузьму, бегающие
глаза которого так и прыгали, так и горели, так и сверкали, перебегая с мертвой
руки и особенно с блестевшего на ней кольца на Ананьича и обратно.
«Он-те выучит… — думал он про себя о Кудиныче, — он-те проберет, порет, говорят, страсть, поди искры из
глаз посыпятся… На него не установишься своими зелеными буркалами, его не укусишь, как намеднись меня хватала за
руку…»
Вдруг до нее донесся тяжелый вздох. Фимка не поверила своим ушам. Этот вздох она слышала, это вздыхала ее барышня. Игла упала из
рук Фимки и она уже во все свои большие черные
глаза глядела на Дарью Николаевну. Сколько лет безотлучно уже находилась она при ней, но никогда не слыхала, чтобы барышня вздохнула.
Напрасно первые пускали по его адресу стрелы своих прекрасных
глаз и строили коварные, но, вместе с тем, и многообещающие улыбки, напрасно довольно прозрачно намекали на выдающиеся достоинства своих дочерей, как будущих хозяек и матерей, и яркими красками рисовали прелести семейной жизни, теплоту атмосферы у домашнего очага, огонь в котором поддерживается нежной
рукой любимой женщины.
Глеб Алексеевич выехал на заставу, ударил по лошади и как стрела помчался, куда
глаза глядят. Сколько проехал он верст — он не знал, но только тогда, когда увидел, что утомленный красивый конь его был положительно окутан клубами, шедшего от него пара, а
руки его затекли от держания возжей, он приостановил лошадь, повернул снова к Москве и поехал шагом. Быстрая езда всегда производила на него успокаивающее впечатление. Так было и теперь.
Когда порой он был свидетелем вспышек ее бешенного гнева на прислугу и жестокую с ними расправу всем, что было у нее в
руках, скалкой, ухватом, кочергой, то любовался ее становившимися зелеными, прекрасными, как ему, по крайней мере, казалось
глазами, ее разгоревшимся лицом.
Глеб Алексеевич с необычайной тревогой во взгляде проводил
глазами вышедшую из дверей столовой Дарью Николаевну и долго смотрел на эту дверь почти с выражением нескрываемого ужаса. Правая
рука его даже несколько опустилась, и он не заметил этого. Его привел несколько в себя голос Фимки, которая, следуя приказанию своей барышни, усердно начала доматывать шерсть.
Своеручная расправа молодой барыни с тяжелой
рукой, продолжавшаяся беспрерывно целые дни, заставила всех людей прятаться по углам, стараться не показывать признака жизни, а, тем более, без дела появляться на
глаза «проклятой», как втихомолку продолжали звать Дарью Николаевну слуги.
Она, действительно, время от времени делала правой
рукой движение. Молодая Салтыкова с блеснувшим на мгновение гневом в
глазах посмотрела на эту
руку, от которой через какой-нибудь час, зависело лишение ее громадного состояния. Глафира Петровна продолжала слабым голосом...
Генеральша, видимо, утомилась от беседы и лежала молча, время от времени двигая пальцами правой
руки. Дарья Николаевна вскочила и стала быстро ходить по комнате. Глафира Петровна широко открыла
глаза и смотрела на нее.
— То-то и оно-то… Схоронил он его, а снадобье-то еще немец-колдун делал… Рассказывал мне старик-то… Такое снадобье, какого лучше не надо… Изводит человека точно от болезни какой, на
глазах тает, а от чего — никакие дохтура дознаться не могут… Бес, говорит, меня с ним путает… Сколько разов вылить хотел — не могу,
рука не поднимается… Схоронил в потайное место, с
глаз долой… Никто не сыщет…
Кузьма не заставил себе повторить приглашения и присел близко к своей возлюбленной. Фимка обняла его
рукой за шею и заглядывая нежно в
глаза, повторила...
Через несколько минут перед Дарьей Николаевной уже стоял Кузьма Терентьев. Вглядевшись в него, она, даже при всей крепости своих нерв, вздрогнула. Он был положительно непохож на себя. Бледный, осунувшийся, с впавшими глубоко в орбиты, блестевшими зловещим огнем
глазами, с судорожно сжатыми в кулак
руками, он стоял перед Дарьей Николаевной каким-то карающим привидением. Салтыкова в первую минуту отступила от него на шаг, но затем быстро пришла в себя и не без злобной иронии спросила...
Костя несколько оправился и сидел с заплаканными
глазами, и лицом положительно приговоренного к смерти.
Руки его лежали на коленях и он сосредоточенно глядел на блестевшее на указательном пальце правой
руки кольцо с великолепным изумрудом. Кольцо это было недавним подарком «власть имущей в Москве особы» и вероятно являлось наследственною вещью покойного дяди Кости.
Он, видимо, захмелел. Дарья Николаевна налила ему еще стаканчик, не позабыв и себя. Он уже сам чокнулся с нею и выпил с видимым наслаждением. Салтыкова глядела на него плотоядным взглядом и придвинулась к нему совсем близко. Он не отодвинулся. Она положила ему
руку на плечо и наклонила его к себе. Красный, с сверкающими
глазами, он сам обнял ее за талию. В комнате раздался звук отвратительного пьяного поцелуя.
— Достань ты мне мертвую мужскую
руку… Кузьма Терентьев вытаращил на нее
глаза.
Еще несколько ассигнаций из чулка Салтыковой перешли в
руки Кузьмы.
Глаза последнего засверкали.
Она только обводила прибывших злыми, помутившимися
глазами, и лишь тогда, когда кузнец начал набивать ей на ноги, обитые железом колодки, она обвела вдруг вокруг себя диким, полным бессильной ярости взглядом и так взвизгнула, что державшие ее драгуны чуть не выпустили ее из
рук, а кузнец уронил молоток.
Неточные совпадения
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными
руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным
глазом и едким намеком на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями
рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга
глазами.
Вгляделся барин в пахаря: // Грудь впалая; как вдавленный // Живот; у
глаз, у рта // Излучины, как трещины // На высохшей земле; // И сам на землю-матушку // Похож он: шея бурая, // Как пласт, сохой отрезанный, // Кирпичное лицо, //
Рука — кора древесная, // А волосы — песок.
Крестьяне речь ту слушали, // Поддакивали барину. // Павлуша что-то в книжечку // Хотел уже писать. // Да выискался пьяненький // Мужик, — он против барина // На животе лежал, // В
глаза ему поглядывал, // Помалчивал — да вдруг // Как вскочит! Прямо к барину — // Хвать карандаш из
рук! // — Постой, башка порожняя! // Шальных вестей, бессовестных // Про нас не разноси! // Чему ты позавидовал! // Что веселится бедная // Крестьянская душа?
В следующую речь Стародума Простаков с сыном, вышедшие из средней двери, стали позади Стародума. Отец готов его обнять, как скоро дойдет очередь, а сын подойти к
руке. Еремеевна взяла место в стороне и, сложа
руки, стала как вкопанная, выпяля
глаза на Стародума, с рабским подобострастием.
Так шел он долго, все простирая
руку и проектируя, и только тогда, когда
глазам его предстала река, он почувствовал, что с ним совершилось что-то необыкновенное.