Неточные совпадения
— Куда везти-то? — обернулся он к сидевшим
женщинам, после
того, как они проехали берег Яузы и свернули в один из переулков.
Сама цесаревна превратилась из шаловливой красавицы, какой она была в ранней молодости, в грустную, но ласковую
женщину, величественного вида. Она жила с чарующею простотой и доступностью, каталась по городу,
то верхом,
то в открытых санях, и посещала святыни. Все в ней возбуждало умиление народа: даже гостиннодворцы не брали с нее денег за товары. Но чаще всего видели ее в домике у казарм, где она крестила детей у рядовых и ублажала родителей крестников, входя даже в долги. Гвардейцы звали ее «матушкой».
Напрасно первые пускали по его адресу стрелы своих прекрасных глаз и строили коварные, но, вместе с
тем, и многообещающие улыбки, напрасно довольно прозрачно намекали на выдающиеся достоинства своих дочерей, как будущих хозяек и матерей, и яркими красками рисовали прелести семейной жизни, теплоту атмосферы у домашнего очага, огонь в котором поддерживается нежной рукой любимой
женщины.
И после полученного им рокового известия о смерти герцогини Анны Леопольдовны, после дней отчаяния, сменившихся днями грусти, и, наконец, днями постепенного успокоения, образ молодой
женщины продолжал стоять перед ним с еще большей рельефностью, окруженный еще большею красотою внешнею и внутреннею, чтобы московские красавицы, обладающие
теми же как она достоинствами, но гораздо, по его мнению, в меньших дозах, могли заставить заботиться его сердце.
С течением времени этот взрыв страстей в Глебе Алексеевиче мог бы улечься: он рисковал в худшем случае остаться старым холостяком, в лучшем — примириться на избранной подруге жизни, подходившей и к
тому, и к другому его идеалу,
то есть на средней
женщине, красивой, с неизвестным темпераментом, какие встречаются во множестве и теперь, какие встречались и тогда. Он, быть мажет, нашел бы
то будничное удовлетворение жизнью, которая на языке близоруких людей называется счастьем. Но судьба решила иначе.
Обе
женщины: генеральша Глафира Петровна Салтыкова и Дарья Николаевна Иванова несколько мгновений молча глядели друг на друга. Первая была, видимо, в хорошем расположении духа. Этому, отчасти, способствовало произведенное на нее впечатления порядка и чистоты, царившие в жилище Дарьи Николаевны,
тем более, что это жилище генеральша представляла себе каким-то логовищем зверя. Встреча с лучшим, нежели предполагаешь, всегда доставляет удовольствие. Она глядела теперь во все глаза и на самою хозяйку.
— То-то и оно-то… Таких
женщин любить нельзя, или лучше сказать, показывать им нельзя, что уж очень их любишь… Они любящим-то человеком и верховодят, а коли видят, что не очень на них внимание обращают, бывают случаи — смиряются…
Из кабинета доносился голос Фимки, что-то говорившей Глебу Алексеевичу; ответов его, произносимых тихим голосом, не было слышно. Салтыкова остановилась около двери, простояла несколько минут, также тихо отошла прочь и вернулась в свой будуар. Будуар этот был отделан роскошно, с
тем предупредительным вниманием, которое может подсказать лишь искренняя любовь. Каждая, самая мелкая вещь его убранства носила на себе отпечаток думы любящего человека о любимой
женщине.
— А
то же, — заговорила «особа», — что я не видел в моей жизни большего испуга и отчаяния, как именно
те, которые были написаны на лице этой несчастной молодой
женщины, только что присутствовавшей при внезапной смерти любимой ею тетушки…
Кузьма Терентьев был в
тех летах — ему шел восемнадцатый год — когда образ
женщины только что начинает волновать кровь, и первая встречная умная девушка может окончательно покорить своей власти нетронутого еще жизнью юношу.
Она выбрала Кузьму, потому что он, по ее мнению, был лучший из
тех, в рядах которых ей приходилось выбирать, хотя мечты ее были иные, но благоразумие говорило ей, что они недостижимы. Она привязалась, привыкла к Кузьме, он был для нее необходим, даже дорог, но она не любила его в смысле
того чувства, которое охватывает
женщину и под чарами которого она считает своего избранника лучше всех людей и в самом подчинении ему находит более наслаждения, нежели во власти над ним.
Мужчина на всех ступенях общественной лестницы, далеко, конечно, не к чести их сильного пола, любит в
женщине не преданное и любящее существо, а
то, — как ни странно это, — мучительное беспокойство, которое иные из представительниц прекрасного пола, тоже всех ступеней общественной лестницы, умеют возбуждать в них.
Конечно, чувство в браке или в связи мужчины с
женщиной может быть односторонним, тогда является и одностороннее чувство к ребенку — его любит
тот из родителей, который носил или носит в своем сердце это чувство и любит его воплощение в своем ребенке.
Допущенная Дарьей Николаевной к близости с барином, для
того, чтобы окончательно доканать его пресыщением ласк, она сумела окружить его
тем вниманием любящей
женщины, которое неуловимо и которое чувствуется любимым человеком и благотворным бальзамом действует на его телесные и нравственные недуги.
Что касается отношений к Кузьме Терентьеву,
то Фимке было надо много силы и воли, чтобы не порвать их совершенно, так как этот внезапный разрыв мог озлобить Кузьму, и Бог знает на что способны эти тихие, робкие, всецело подчиненные
женщине люди, когда предмет их слепого обожания станет потерянным для них навсегда, без возврата к прошлому и без надежды на лучшие дни. Это
тем более было опасно, что Кузьма Терентьев жил тут же, в одном доме с Фимкой.
Но Фимка была слишком близкой к ней
женщиной, она многое знала, во многом помогала ей; кроме
того, она была связана с человеком, который от нее, конечно, знал об отравлении барыней родной тетки мужа.
Таким образом, Маша Оленина была в буквальном смысле бедной сиротой, жившей из милости в доме богатой, очень дальней родственницы, почти чужой
женщины, да при
том, эта
женщина была — Салтыкова.
Зная понаслышке, из разговоров с товарищами, о чувстве любви между мужчиной и
женщиной, Костя понял, что он любит Машу, к
тому времени уже ставшей Марьей Осиповной, именно этой любовью.
В молодом организме Кости сразу забушевала молодая кровь и пленительный образ Маши воплотил в себе
ту искомую в эту пору юности
женщину, которой отдаются первые мечты и грезы, сладостные по их неопределенности и чистые по их замыслам. Обоюдное признание без объятий и даже без первых поцелуев явилось настолько, однако, удовлетворяющим его чистые чувства, что сладкая истома и какое-то, полное неизъяснимого наслаждения, спокойствие воцарилось в его душе.
К
тому же, за последнее время до «особы» стали действительно со всех сторон доходить странные слухи о происходящем в доме его «протеже», и слухи эти были так настойчивы и упорны, что с ними он находил нужным считаться, если не по должности высшего административного чиновника, по просто как человек, так много лет защищавший эту
женщину от нареканий и силою своего служебного авторитета заставлявший умолкать, быть может, как теперь оказывается, справедливые обвинения.
Созданные ею самой участие Маши в бегстве из дома Кости, шашни ее с ним, были откровением для злобной
женщины, и она с восторгом ухватилась за сообщение горничной Даши о
том, что «барышня убивается» и, как мы видели, вывела из него позорное обвинение, обрызгав чистую девушку своею собственною грязью, и раз ступив на этот путь, повела дело далее и кончила побоями.
Ей было в
то время 33 года — лета лучшего расцвета
женщины.
Ненависть и злоба кипели в сердце, теперь уже смирившейся в ожидании решения ее участи, этой «женщины-зверя», и вместо
того, чтобы думать о
том, как бы выпутаться из производившегося над ней следствия, она обдумывала лишь свой план: план мести Маше…