Неточные совпадения
Просила ли она Всемогущего Бога утешить скорбь
молодой души послушницы Марии? Оставить жить ее только в Себе и для Себя, или же взять ее в Свое лоно и по несказанному Своему милосердию, простить ей земную привязанность, сотворение на земле кумира? Обращалась ли она к милости Божией за совершивших злое
дело, пресекших неповинную жизнь, повинуясь лишь низкому мщению?
Не прошло и сорока
дней со смерти матери, как
молодая девушка, ставшая самостоятельной, зажила, как говорится, во всю.
Почему же на самом
деле не лежало к ним сердце
молодого Салтыкова? Почему, наконец, он, говоря, что его сердце не лежит к ним, не мог объяснить ни своим родственникам вообще, ни особенно донимавшей его этим вопросом Глафире Петровне, причины этого равнодушия к физической и нравственной красоте московских девиц? Он был совершенно искренен, отвечая на этот вопрос: «не знаю».
И после полученного им рокового известия о смерти герцогини Анны Леопольдовны, после
дней отчаяния, сменившихся
днями грусти, и, наконец,
днями постепенного успокоения, образ
молодой женщины продолжал стоять перед ним с еще большей рельефностью, окруженный еще большею красотою внешнею и внутреннею, чтобы московские красавицы, обладающие теми же как она достоинствами, но гораздо, по его мнению, в меньших дозах, могли заставить заботиться его сердце.
Генеральша, действительно, продолжала быть всецело под обаянием своей будущей племянницы. Не проходило
дня, чтобы старуха не посылала за ней, не дарила бы ей богатых подарков, не совещалась бы с ней о предстоящей
молодой девушке замужней жизни, о том, как и что нужно будет изменить в домашнем хозяйстве Глебушки, в управлении его именьями и т. д.
Умная и хитрая Дарья Николаевна поняла, что при женихе нельзя выдавать свои настоящие чувства к его тетке, за которой она так усердно ухаживала и к которой всячески ластилась, а потому прозвище «превосходительной карги», сорвавшееся с языка
молодой девушки несколько раз первые
дни, не повторялось.
Своеручная расправа
молодой барыни с тяжелой рукой, продолжавшаяся беспрерывно целые
дни, заставила всех людей прятаться по углам, стараться не показывать признака жизни, а, тем более, без
дела появляться на глаза «проклятой», как втихомолку продолжали звать Дарью Николаевну слуги.
В
дни, когда она чувствовала себя сильнее, по настойчивому желанию Глафиры Петровны, она проводила в доме
молодых Салтыковых и после этого чувствовала себя хуже, приписывая эту перемену утомлению. За неделю до
дня ее смерти, Глафира Петровна стала поговаривать о завещании, так как ранее, несмотря на то, что уже определила кому и что достанется после ее смерти, боялась совершать этот акт, все же напоминающий о конце. Ей казалось, что написание завещания равносильно приговору в скорой смерти.
Разговор происходил в спальне Глафиры Петровны Салтыковой. Она лежала в постели, так как уже третий
день, вернувшись от
молодых Салтыковых, чувствовала себя дурно. В спальне было чисто прибрано и не было ни одной приживалки, не говоря уже о мужике, рассказывавшем сказки, богадельницах и нищих. Дарья Николаевна не любила этот сброд, окружавший тетушку, и сумела деликатно дать ей понять это. Очарованная ею генеральша, не приказала им являться, когда у ней бывала племянница.
И на самом
деле, много хороших часов провел Глеб Алексеевич Салтыков, создавая для своей будущей
молодой жены это гнездышко любви, конечно, не без значительной доли эгоистического чувства, сосредоточенного в сладкой мечте осыпать в нем горячими ласками, избранную им подругу жизни. Мечты его были, как мы знаем, разрушены, и он не любил эту комнату и за последнее время избегал входить в нее.
Известие о смерти генеральши не пришло к ней в этот
день, а при посещении больной наутро, она не нашла даже изменений в ее положении. Это окончательно взорвало
молодую Салтыкову.
Дарья Николаевна встала ранее обыкновенного и ранее, чем в предшествовавшие
дни, поехала к генеральше Салтыковой. Лицо
молодой женщины было мрачнее тучи, а в зеленых глазах был отблеск стальной решимости.
— Когда она обратилась ко мне, — продолжала «особа» прерванную речь, — я сказал ей: «Прежде чем волноваться и всячески бранить невесту племянника, необходимо самой посмотреть на нее». Генеральша послушалась и вернулась очарованная
молодой девушкой… С этого
дня началось особенное благоволение к
молодой Ивановой, ставшей вскоре Салтыковой… Ведь это время так не далеко, вы должны помнить это.
Петр Ананьев не выходил из избы, предоставляя
молодым веселиться, а Кузьме Терентьеву обделывать свои
дела. В число последних входило и ухаживание за соседними
молодыми девушками.
— С
молодым ты управишься… Девка красивая, шустрая… Не слиняешь, а
дело сделаешь…
Еще около часу побеседовали Афимья и Кузьма, хотя час этот показался им за мгновенье, особенно последнему, на самом
деле искренно и сердечно привязавшемуся к
молодой девушке. Что касается Афимьи, то ей скорее льстила скромная и беззаветная преданность
молодого парня, сносившего от нее всевозможные обиды и даже оскорбления — эта бессловесная привязанность собаки, лижущей руки бьющего ее хозяина.
Привратника не было, двор был пуст и Кузьма Терентьев тотчас же направился в дальний угол сада — место обычных его свиданий с Фимкой. Так ее не было, но он не ошибся, предположив, что уже несколько раз в этот
день побывала она там и должна скоро прийти туда. Не прошло и четверти часа, как в полуразрушенную беседку, где обыкновенно они с Фимкой крадучи проводили счастливые минуты взаимной любви, и где на скамейке сидел теперь Кузьма, вбежала
молодая девушка.
— После трепки-то твоей я пораздумала, и вижу, действительно, что в могилу его свожу я… Права ты, Фимушка… Кровь из него я пью… Может и ненароком, а пью… Женщина я
молодая, сильная, тоже жить хочу. Ну, да с нынешнего
дня шабаш, и не пойду к нему… Выходи его, голубушка, Фимушка, родная моя. Выходи… Сними хоть этот грех с черной души душегубицы ненасытной, как ты меня обозвала, в ножки тебе поклонюсь.
Быть может чистый, лучистый взгляд
молодой девушки проникал даже в черную душу этой женщины-зверя, поднимая со
дна этой души лежавшие глубоко на
дне ее угрызения совести.
— Не болтаю я, барин, а
дело говорю, — не унималась
молодая девушка. — Счастье вам Господь Бог посылает, счастье…
Мы уже имели случай говорить, что чистое, непорочное существо, волею судеб очутившееся в «салтыковском аду», производило на Дарью Николаевну гнетущее впечатление, и взгляд светлых, лучистых глаз
молодой девушки, видимо, поднимал со
дна черной души «Салтычихи» укоры нет-нет да и просыпавшейся совести.
Схватить снова в охапку
молодую девушку и подскочить к экипажу для Кузьмы было
делом одной минуты.
Прошло несколько
дней.
Молодая девушка совершенно оправилась и окрепла.
На другой
день Алексей Петрович отвез Марью Осиповну к игуменье Досифее, которая приходилась ему дальней родственницей. Без утайки самых мельчайших подробностей, он рассказал игуменье все, что слышал от
молодой девушки и отдал ее под особое покровительство матери Досифеи.
За несколько рублей была добыта рука какого-то удавившегося
молодого парня, и Кузьма, бережно завернув ее в тряпицу, принес в тот же
день Дарье Николаевне. По ее указанию смастерил он ящик, в который уложил руку, надев на ее палец перстень Константина Рачинского, и сам отнес в Новодевичий монастырь этот гостинец, с надписью на ящике, написанной рукой Салтыковой: «Марье Осиповне Олениной», и передал «матушке казначее».
На другой же
день, успев, однако, узнать от Кузьиы Терентьева впечатление, произведенное на несчастную
молодую девушку ее подарком, Салтыкова была арестована и снова заключена в каземате при обер-полицеймейстерской канцелярии. Она в этот
день вышла из своего дома с тем, чтобы никогда в него не возвращаться.
В один из декабрьских
дней по Новодевичьему монастырю с быстротою молнии разнесся слух, что у матушки-игуменьи снова был тот важный старик, который более двух лет тому назад привез в монастырь Марью Оленину, и долго с глазу на глаз беседовал с матерью Досифеей, а после его отъезда матушка-игуменья тотчас привела к себе
молодую девушку. Слух был совершенно справедлив.
Марья Осиповна нерешительно села. Игуменья некоторое время молчала, как бы собираясь с мыслями, изредка обращая взоры к освещенным лампадами ликам святых. Молчала и Марья Осиповна, спокойным взглядом своих лучистых глаз глядя на мать До-сифею. Ее монастырская жизнь была так чиста и безупречна, что она не ощущала трепета перед строгой начальницей, как многие из
молодых послушниц, грешивших если не
делом, то помышлениями, не ускользавшими от «провидицы».
Маша тогда же решила тоже молчать об этом, рассказав только Косте… когда он будет ее мужем. При последней мысли, несмотря на то, что она была одна,
молодая девушка густо покраснела. Впрочем, в тот же
день после трапезы мать Досифея снова позвала ее к себе и уже прямо наказала ей не говорить о происшествии с рукой.
Молодые люди, стоя на коленях у ног могущественной государыни, с невыразимым восторгом глядели друг на друга, но несмотря на это высокое для их сердец наслаждение взаимного созерцания, их взгляды то и
дело с благодарностью и благоговением обращались на взволнованное этой сценой прекрасное лицо Екатерины.
Он возвратился к своему владельцу при довольно странных обстоятельствах. Марья Осиповна Оленина, с разрешения государыни, поехала в
день Крещения к обедне в Новодевичий монастырь, и после службы посетила игуменью Досифею. Из рук последней она получила перстень.
Молодая девушка вопросительно поглядела на нее.
Неточные совпадения
Не раз говорила она себе эти последние
дни и сейчас только, что Вронский для нее один из сотен вечно одних и тех же, повсюду встречаемых
молодых людей, что она никогда не позволит себе и думать о нем; но теперь, в первое мгновенье встречи с ним, ее охватило чувство радостной гордости.
На Царицынской станции поезд был встречен стройным хором
молодых людей, певших: «Славься». Опять добровольцы кланялись и высовывались, но Сергей Иванович не обращал на них внимания; он столько имел
дел с добровольцами, что уже знал их общий тип, и это не интересовало его. Катавасов же, за своими учеными занятиями не имевший случая наблюдать добровольцев, очень интересовался ими и расспрашивал про них Сергея Ивановича.
Вронский поехал во Французский театр, где ему действительно нужно было видеть полкового командира, не пропускавшего ни одного представления во Французском театре, с тем чтобы переговорить с ним о своем миротворстве, которое занимало и забавляло его уже третий
день. В
деле этом был замешан Петрицкий, которого он любил, и другой, недавно поступивший, славный малый, отличный товарищ,
молодой князь Кедров. А главное, тут были замешаны интересы полка.
Молодой адъютант, приятель Вронского, через которого она получала сведения и который через графиню Лидию Ивановну надеялся получить концессию, сказал ей, что они кончили свои
дела и уезжают на другой
день.
Его товарищ с детства, одного круга, одного общества и товарищ по корпусу, Серпуховской, одного с ним выпуска, с которым он соперничал и в классе, и в гимнастике, и в шалостях, и в мечтах честолюбия, на-днях вернулся из Средней Азии, получив там два чина и отличие, редко даваемое столь
молодым генералам.