С другой стороны, Степану был
дорог князь Андрей Павлович. Он любил его не только как своего барина, а как товарища детства, друга, родного человека. Для него он готов был на все. Он обещал оправдать его доверие и… оправдать его, хотя бы за это ему пришлось поплатиться гееной огненной.
Граф Владислав Нарцисович Сандомирский, бесплодно, как мы знаем, ухаживавший за красавицей гречанкой, ничего не выиграл, удалив с своей, как ему казалось,
дороги князя Василия.
Неточные совпадения
— Измена, подлость! — вскрикнула она и стала перед
князем, преграждая ему
дорогу.
Князь вручил ему в тот же вечер пятьдесят тысяч рублей и отпустил в
дорогу.
— Верю, моя
дорогая, верю… я был виноват перед тобой… — прошептал
князь и на руках отнес бесчувственную жену в дом.
Один богатый молодой офицер, одержимый недугом честолюбия, купил за большие деньги у своих товарищей право бессменно провести трое беспокойных суток в приемной
князя, часто страдавшего бессонницей и катавшегося иногда в такое время на простой почтовой телеге то в Ораниенбаум, то в Петергоф, то за тридцать пять верст по шлиссельбургской
дороге в Островки, где и поныне возвышаются зубчатые развалины его замка.
Жители и все власти, начиная с губернатора до мелких чиновников, выходили далеко на
дорогу для встречи
князя и с трепетом ждали этого земного полубога.
В столицу Потемкин прибыл вечером 4 февраля 1789 года.
Дорога от Царского Села до Петербурга была роскошно иллюминирована. Иллюминация, в ожидании
князя, горела по вечерам целую неделю. Мраморные ворота были украшены арматурами и стихами из оды Петрова «На покорение Очакова», выбранными самою императрицей.
Город Яссы принял праздничный вид. От дворца светлейшего по
дороге к Измаилу были расставлены сигнальщики, и адъютанты
князя скакали взад и вперед по всему протяжению.
По
дороге Григорий Александрович встретил курьера, отправленного из армии в Петербург, и узнал от него, что
князь Репнин уже подписал мирный договор с Турцией.
— Тише, тише! — кричал он во время приступов боли кучеру. Ехали тихо и в день отъехали только двадцать пять верст. К ночи припадки желудочной боли усилились. Экипаж остановился.
Князя внесли в хату, стоявшую на
дороге. Он несколько раз спрашивал...
Слуги, окружившие карету, поспешно разостлали белый плащ под деревом, стоящим при
дороге, и положили на него
князя. Свежий воздух раннего утра облегчил страдания больного.
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события доктор лукаво и коварно качал головой и наконец заметил, что, не говоря уже о том, «мало ли кто на ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной красоты, что уже одно может увлечь человека с состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны
дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей в очи глупости, но даже свидетельствует о хитрости тонкого светского ума и расчета, а стало быть, способствует к заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта мысль поразила и Лебедева; с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития крови, ничего от меня не увидите; с тем и явился».
— Если бы вы знали, — говорит она князю Льву Михайлычу, — если бы вы знали, mon cher prince, [
дорогой князь (франц.).] чего нам стоили все эти уроки: ведь Агриппина — ученица Герке…
Дорогой князь был очень предупредителен. Он постоянно сажал меня за один стол с собою и кормил только хорошими кушаньями. Несколько раз он порывался подробно объяснить мне, в чем состоят атрибуты помпадурства; но, признаюсь, этими объяснениями он возбуждал во мне лишь живейшее изумление. Изумление это усугублялось еще тем, что во время объяснений лицо его принимало такое двусмысленное выражение, что я никогда не мог разобрать, серьезно ли он говорит или лжет.
Во всю
дорогу князь слова не промолвил с женой, и только, когда они приехали домой, он, выходя из экипажа, произнес полунасмешливо и полусердито:
Неточные совпадения
Зимой
дороги узкие, // Так часто с
князем ездили // Мы гусем в пять коней.
Искали, искали они
князя и чуть-чуть в трех соснах не заблудилися, да, спасибо, случился тут пошехонец-слепород, который эти три сосны как свои пять пальцев знал. Он вывел их на торную
дорогу и привел прямо к
князю на двор.
Задумались головотяпы над словами
князя; всю
дорогу шли и все думали.
— И лицо разбойничье! — сказал Собакевич. — Дайте ему только нож да выпустите его на большую
дорогу — зарежет, за копейку зарежет! Он да еще вице-губернатор — это Гога и Магога! [Гога и Магога —
князь Гог, предводитель разбойничьего народа Магог (библ.).]
Вскоре
князь Голицын, под крепостию Татищевой, разбил Пугачева, рассеял его толпы, освободил Оренбург и, казалось, нанес бунту последний и решительный удар. Зурин был в то время отряжен противу шайки мятежных башкирцев, которые рассеялись прежде, нежели мы их увидали. Весна осадила нас в татарской деревушке. Речки разлились, и
дороги стали непроходимы. Мы утешались в нашем бездействии мыслию о скором прекращении скучной и мелочной войны с разбойниками и дикарями.