Неточные совпадения
Преемники Магмета были Агиш, сын Ябока, затем сын Магмета Казый и дети последнего — московские данники Едигер и Бембулат. Они были свержены Кучумом, сыном киргизского хана Муртасы — первым
царем сибирским.
Хотя в описываемое нами время «сибирский
царь» Кучум и был данником Иоанна IV, но русское господство за Каменным поясом, то есть за Уралом, было слабо и ненадежно. Сибирские татары, признав московского
царя своим верховным властителем, не только неаккуратно и худо платили ему дань, но даже частыми набегами тревожили стоящую на тогдашнем рубеже русском Великую Пермь.
Озабоченный как внутренними смутами, так и внешними делами — непрестанными войнами,
царь Иоанн Васильевич не мог ни утвердить свою власть над далекой Сибирью, ни охранить спокойствия русских владений между Камою и Двиною, где издавна уже были поселки людей, привлеченных туда естественным изобилием почвы, дешевизной жизненных припасов и выгодами мены с соседними полудикими охотничьими народами, доставлявшими в изобилии драгоценные меха.
Эта царская милость, полная государственной мудрости, была оказана Строгановым
царем Иоанном Васильевичем в блестящий и счастливый период его царствования, неомраченного еще внутренними смутами, так повлиявшими на впечатлительного Иоанна, знавшего с самых юных лет цену боярской преданности.
Братья Строгановы деятельно принялись за осуществление своих одобренных
царем планов. В 1558 году они основали близ устья Чусовой городок Канкор, на мысу Пискорском, где стоял монастырь Всемилостивейшего Спаса, в 1564 году — крепость Кергедон на Орловском Волоке, а в 1568 и 1570 годах — несколько острогов на берегах Чусовой и Силбы. Целая масса бродяг и бездомников явилась на клич братьев Строгановых, обещавших богатые плоды трудолюбию и добычу — смелости. С тех пор безлюдные пространства населились.
Подобно владетельным князьям, братья Строгановы имели свое войско, свою управу, стоя по царскому велению на страже северо-востока России. Уже в 1572 году оказался благой результат их деятельности, они смирили бунт черемисов, остяков, башкирцев, одержав победу над их соединительными толпами и снова взяв с них присягу на верность
царю московскому.
Кучум в начале своего владения Сибирью искал благоволения
царя Иоанна Васильевича, опасаясь неведомых ему жителей захваченной страны, которых он насильно обращал в магометанскую веру, и ногаев — друзей России.
Обо всем этом узнали в Москве из извещения Строгановых, приславших гонца к
царю. В этом извещении они говорили, что без царского повеления не посмели гнаться за Маметкулом по сибирской земле и просили дозволения строить там крепости, чтобы стеснить Кучума в его собственных владениях и навсегда утвердить безопасность наших.
Тридцатого мая 1574 года
царь Иоанн Васильевич дал им эту грамоту, в которой было сказано, что Яков и Григорий Строгановы могут укрепляться на берегах Тобола и вести войну с изменником Кучумом для освобождения первобытных жителей югорских, русских данников от его ига; могут в возмездие за их добрую службу выделывать там не только железо, но и медь, олово и свинец, серу для опыта, до некоторого времени; могут свободно торговать беспошлинно с бухарцами и киргизами.
Таким образом, братья Строгановы на «конце России» были первообразами тех русских людей, которые спустя целый век при
царе Алексее Михайловиче подпали под влияние московской Немецкой слободы, воспитавшей Великого Петра.
— Боярский сын он. Отец-то его у
царя, бают, в приближении и милости… Наглядишься ты на московские порядки под очами царскими, скуку-то как рукой снимет… Может, и меня, старуху, возьмешь с собой…
В сравнительной скорости пришла от него из Москвы с одним приезжим в Великую Пермь торговым человеком грамотка, в которой Степан Иванович объяснил, что отец и мать его согласны и заранее, по одному его описанию, уже полюбили свою будущую дочь, только надо-де испросить царскую волю, а для того улучить время, когда
царь будет в расположении, чего, впрочем, вскорости ожидать, пожалуй, нельзя, потому что Иван Васильевич гневен и в расстройстве, ходит туча тучей и не приступиться.
Вторая грамотка, присланная незадолго до описанных нами событий, была почти того же содержания, но в ней выражалась надежда на скорую возможность попасть в добрую минуту к
царю, так как стал он отходчивее.
Придворные обычаи и порядки Царьграда перешли к Москве, сделавшейся Третьим Римом. Византийский черный двуглавый орел стал московским гербом. Появились греческие придворные чины: постельничьи, ясельничьи, окольничьи. Иоанна стали называть
царем, били ему челом в землю. При дворе совершались великолепные и пышные церемонии.
Великий князь, сделавшись
царем, стал недоступен, суров и гневен. Он строго наказывал бояр за малейшую провинность, не дозволял им отъезжать из Москвы, казнил их и лишал имущества.
Из них Иван Кольцо был осужден на смерть самим
царем Иоанном IV, но счастливо избегал поимки. Он был правою рукой атамана Ермака Тимофеевича, его закадычным другом, делившим с ним и труды и опасности разбойничьей жизни.
— Теперь
царь засилье взял. Казань сложил, Астрахань… Воеводы да стрельцы кишмя кишат на Волге-то… А нам это не на руку.
— Храбр же ты, молодец, коли так напролом и лезешь к незнакомым людям. Али тебе неведомо, что
царь цену назначил за твою голову?
Да и голову я свою ценю подороже, чем ценит ее
царь Иван Васильевич, даром тоже не отдам.
—
Царем нам в грамотах заказано принимать беглых, вольницу…
Дождется он, что поведут ее с другим под честный венец, бают среди челядинцев строгановских, что жених есть на Москве у молодой хозяюшки, боярин статный, богатый, у
царя в милости. Куда уж ему, Ермаку, душегубу, разбойнику, идти супротив боярина, может ли что, кроме страха, питать к нему девушка? Нет, не честный венец с ней ему готовится, а два столба с перекладиной да петля пеньковая. Вздернут его, сердечного, на просторе он и заболтается.
«Не моя, так пусть ничья будет! — решил он, отуманенный страстью. — Легче мне ударить ее в сердце ножом, видеть предсмертные корчи ее, чем отдать другому, не только боярину, но и самому
царю… Убью ее и себя отправлю к черту в пасть, туда мне и дорога».
Весть о посылке Яшки в Москву с грамоткой с быстротой молнии облетела всю усадьбу Строгановых. Многие из челядинцев завидовали выпавшему ему жребию — поразмыкать домашнюю скуку по чисту полю и чужим городам, увидать Москву далекую, а, может, и самого
царя Грозного, что Москву под своими очами держит… Другие сожалели о нем: как бы не пропал он в далеком пути. Мало ли лиходеев может встретиться?
«А может,
царь и смилуется над Ермаком за то, что охраняет он его людишек в такой глуши? Ведь где гнев, там и милость. Обратил бы его товарищей в городовых казаков, а его сделал бы набольшим. Тогда никто бы не был против брака с ним его сестры. Богатства им не занимать, любят они друг друга, да и сестра здесь останется, не поедет в чужедальную сторону».
— Об нем, боярин у
царя в приближении… Я ему послал грамотку. Вот приедет, выкинет девка из головы дурь, боярыней будет…
— Чем несуразное?.. Можно тоже с челобитьем войти к
царю об Ермаке Тимофеевиче…
— А вот-де живет второй год, тихо, смирно, людишек охраняет… Царь-то, може, в добрый час его и помилует, казаков его городовыми числить велит, а его сделает набольшим. Тогда чем он не жених для Аксюты?..
«Нет, не бывать этому! Максимка грозит, не бывать-де ей и за Обносковым, — неслось далее в голове старика Строганова. — Ну, да то обломается, коли сам Ермак отступится от девушки, а боярин сюда приедет со сватаньем… Ишь что выдумал… С челобитьем к
царю за Ермака! Прознает
царь про него, задаст нам челобитье… Ишь что выдумал Максимка, какого жениха сестре выискал — атамана разбойников! Нет, не бывать тому!» — снова крикнул Семен Иоаникиевич Строганов.
Царь с семьей и боярами уехали за город в село Воробьево.
Этот пожар потребовал от
царя Иоанна Васильевича большой строительной деятельности. По его приказанию были отстроены пострадавшие от пожара Успенский и Благовещенский соборы, Грановитая плата и дворец. Верх Успенского собора был покрыт вызолоченными медными листами.
Прежде всего покорение Казани дало Москве собор Покрова, или храма Василия Блаженного, построенного молодым
царем в память присоединения к России царства Казанского.
В своем роде это такое, если не большее, московское, и притом народное диво, как Иван Великий, Царь-колокол, Царь-пушка. Западные путешественники и ученые последователи истории зодчества, очень чуткие относительно всякой самобытности, давно уже оценили по достоинству этот замечательный памятник русского художества.
До последнего подъема русского сознания у нас господствовала тенденция, что вся московская, допетровская Русь — это сплошной и беспросветный мрак невежества. Теперь, когда мы освободили свои глаза от чужих очков, историческое зрение лучше видит проблески русской образованности и культуры даже в такое время, каким является время Грозного
царя.
Делала при
царе Иоанне Васильевиче успех и пышность придворной обстановки. Особенно любил
царь удивлять этим иностранных послов.
Царь дивил иностранцев обилием во дворце своем золота, самоцветных камней, жемчуга и прочих драгоценностей.
Из дворцовых построек этого времени известны следующие: в 1500 году, около Сретенского собора
царь «повелел делать двор особый детям своим».
При учреждении опричнины, в которую были отобраны улицы Чертолье (Пречистенка), Арбатская с Сивцевым оврагом, Сенчинское (Остоженка) и половина Никитской с разными слободами до всполья Дорогомиловского,
царь велел построить для себя новый дворец на Неглинной, на нынешней Воздвиженке, и обнести его высокой стеной.
Царь жил в больших палатах, обведенных рвом и валом; придворные государственные и воинские чиновники — в особых домах. Никто не мог ни въехать туда, ни выехать оттуда без ведома Иоанна.
В четвертом часу
царь ходил на колокольню с царевичем и Малютою Скуратовым, в церковь кто не являлся, тот наказывался восьмидневным заключением.
Служба продолжалась до шести или семи часов.
Царь пел, читал, молился столь ревностно, что на лбу являлись у него знаки крепких земных поклонов.
Игумен, то есть
царь, обедал после, беседовал с любимцами о законе, а затем дремал или ехал в темницу пытать какого-нибудь несчастного.
Первые считались как бы телохранителями
царя, выбранные им в числе шести тысяч человек из князей, дворян, детей боярских; им были отведены, как мы уже упоминали, в Москве особые улицы, им розданы поместья в избранных
царем городах.
Эта часть России в Москве, эта шеститысячная дружина Иоаннова, этот новый двор, как отдельная собственность
царя, находясь под его непосредственным ведением, были названы «Опричниною», а все остальное, то есть все государство — «Земщиною», управление которой он поручал земским боярам.
1580 год был для России годом тяжелых испытаний — начатая война с Польшей окончилась переговорами о мире, постыдными для русских людей.
Царь страдал, видя страдания старых бояр и народа. Их недовольство, которое они не смели выразить, раздражало его.
Старший сын
царя Иоанна Васильевича — Иоанн — был любимцем отца. Юноша занимался вместе с отцом государственными делами, проявлял в них ум и чуткость к славе России. Во время переговоров о мире, страдая за Россию, читая и горесть на лицах бояр, слыша, может быть, и всеобщий ропот, царевич, исполненный благородной ревности, пришел к отцу и потребовал, чтобы он послал его с войском изгнать неприятеля, освободить Псков, восстановить честь России.
Царь, страдающий, раздраженный, пришел в безумную ярость.
Он поднял острый жезл свой. Борис Годунов хотел удержать его руку, но
царь нанес ему несколько ран и ударил царевича по голове так сильно, что тот упал, обливаясь кровью.
Увидя сына, лежавшего у его ног, залитого кровью,
царь Иоанн Васильевич пришел в себя.
Двадцать второго ноября вельможи, бояре, князья, все в черной одежде понесли тело в Москву.
Царь шел за гробом до самой церкви св. Михаила Архангела, где указал место между памятниками своих предков.
Царь, обнаженный от всех знаков царского чина, в ризе, печальный, в виде простого, отчаявшегося грешника бился о гроб и землю с пронзительными воплями.