После совещания с племянниками он сам собирался в Москву бить челом батюшке-царю о переводе Ермака воеводою в запермский край и посылке на его
место другого воеводы, чтобы таким образом разлука с племянницей была бы временной.
Неточные совпадения
Домаша вдруг оборвалась на взятой ею ноте, губы ее дрогнули, на глазах блеснули слезы. Пение на мгновение смолкло, но это мгновение показалось для молодой Строгановой целой вечностью. Она спохватилась и поняла, что задела неосторожно за больное
место сердца своей любимицы. Но та, впрочем, пересилила себя, только с укоризной взглянула на Ксению Яковлевну. «Ты счастлива, так думай же о несчастии
других!» — казалось, говорил этот укоризненный взгляд.
Атаманский челн повернулся, за ним повернули и
другие и стали приставать к берегу, к намеченному Миняем
месту. Невиданное прежде зрелище представилось им. В отвесном скалистом берегу оказалось глубокое ущелье, точно ложе высохшей реки, куда Чусовая не могла направить свои воды, так как дно ущелья было выше уровня ее воды и поднималось постепенно в гору, между высоко нависшими скалами.
Людям дали позавтракать и тогда только начали рассаживаться в челны. И вскоре двинулись по Серебрянке. Узкая речка бесшумно несла свои воды между высокими утесистыми берегами. Скалы, покрытые густою растительностью, казалось, надвигались
друг на
друга с обеих сторон. В одном
месте ветви кедров густо сплелись между собою, образовав на довольно большом пространстве естественный туннель, в который не проникал ни один луч солнца. Было так темно, что стало жутко даже ко всему привыкшей Ермаковой дружине.
Не успели все челны пройти это
место, как казаки увидели, что на весь правый берег Туры высыпали бог весть откуда взявшиеся тысячи татар. Путешественники в первую минуту были поражены этой неожиданностью. Тучи стрел полетели на них, но одни перелетели,
другие не долетели до казаков и попадали в воду.
Как дикий зверь, заревел Ермак Тимофеевич, получив это ужасное известие и, тотчас собрав людей, поспешил с ними на
место коварной засады, приготовленной мнимыми
друзьями.
— И будучи я приведен от тех его слов в соблазн, — продолжал Карапузов, — кротким манером сказал ему:"Как же, мол, это так, ваше благородие? ужели, мол, что человек, что скотина — все едино? и за что, мол, вы так нас порочите, что и
места другого, кроме как у чертовой матери, для нас не нашли?
Потом уже начинались повторения: рождение детей, обряды, пиры, пока похороны не изменят декорации; но ненадолго: одни лица уступают
место другим, дети становятся юношами и вместе с тем женихами, женятся, производят подобных себе — и так жизнь по этой программе тянется беспрерывной однообразною тканью, незаметно обрываясь у самой могилы.
Между тем, отрицая в человеке человека — с душой, с правами на бессмертие, он проповедовал какую-то правду, какую-то честность, какие-то стремления к лучшему порядку, к благородным целям, не замечая, что все это делалось ненужным при том, указываемом им, случайном порядке бытия, где люди, по его словам, толпятся, как мошки в жаркую погоду в огромном столбе, сталкиваются, мятутся, плодятся, питаются, греются и исчезают в бестолковом процессе жизни, чтоб завтра дать
место другому такому же столбу.
После смешно было вспоминать, как, при каждом ударе и треске, все мы проворно переходили одни на
место других на палубе. «Страшновато было!» — как говорил, бывало, я в подобных случаях спутникам. Впрочем, все это продолжалось, может быть, часа два, пока не начался опять прилив, подбавивший воды, и мы снялись и пошли дальше.
Обойдя ее, он аккуратно, с края, давая
место другим, сел на нее и, вперив глаза в председателя, точно шепча что-то, стал шевелить мускулами в щеках.
Неточные совпадения
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли
другого места упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные
места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый
друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Стародум. О! такого-то доброго, что я удивляюсь, как на твоем
месте можно выбирать жену из
другого рода, как из Скотининых?
Я хотел бы, например, чтоб при воспитании сына знатного господина наставник его всякий день разогнул ему Историю и указал ему в ней два
места: в одном, как великие люди способствовали благу своего отечества; в
другом, как вельможа недостойный, употребивший во зло свою доверенность и силу, с высоты пышной своей знатности низвергся в бездну презрения и поношения.
Стародум(приметя всех смятение). Что это значит? (К Софье.) Софьюшка,
друг мой, и ты мне кажешься в смущении? Неужель мое намерение тебя огорчило? Я заступаю
место отца твоего. Поверь мне, что я знаю его права. Они нейдут далее, как отвращать несчастную склонность дочери, а выбор достойного человека зависит совершенно от ее сердца. Будь спокойна,
друг мой! Твой муж, тебя достойный, кто б он ни был, будет иметь во мне истинного
друга. Поди за кого хочешь.