Неточные совпадения
Его ближайшие родственники, иные с грустью, другие с
радостью, и все в общем с тревогой уже думали, что он останется
вечным холостяком, как вдруг на сороковом году Герасим Сергеевич влюбился в свою дальнюю кузину, семнадцатилетнюю девушку и, со свойственной ему стремительностью, сделал предложение и женился.
Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что бывает на сердце у человека, умудренного горем, трудом, удалью и всяким невзгодьем жизни, или хотя и не познавшего их, но много почуявшего молодою жемчужною душою на
вечную радость старцам родителям, родившим их.
— В греховную ли пучину внешнего мира ты бесповоротно стремишься иль пребудешь до конца в стаде избранных? — настойчиво спрашивала Марья Ивановна. — Пребудешь ли верною Богородице, своей поручительнице, или, внимая наущеньям лукавого, отринешь чашу благодати и
вечной радости? Уйдешь в мир или с нами останешься?
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающею с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний, от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а
вечная радость и блаженство.
Неточные совпадения
— Пустые — хотел ты сказать. Да, но вот эти люди — Орехова, Ногайцев — делают погоду. Именно потому, что — пустые, они с необыкновенной быстротой вмещают в себя все новое: идеи, программы, слухи, анекдоты, сплетни. Убеждены, что «сеют разумное, доброе,
вечное». Если потребуется, они завтра будут оспаривать
радости и печали, которые утверждают сегодня…
Душу Божьего творенья //
Радость вечная поит, // Тайной силою броженья // Кубок жизни пламенит; // Травку выманила к свету, // В солнцы хаос развила // И в пространствах, звездочету // Неподвластных, разлила.
В основании моего отвращения к учению о
вечных адских муках лежит, вероятно, мое первичное чувство жалости и сострадания, невозможности
радости и блаженства, когда существует непомерное страдание и мука.
И в хрустально-чистом холодном воздухе торжественно, величаво и скорбно разносились стройные звуки: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!» И какой жаркой, ничем ненасытимой жаждой жизни, какой тоской по мгновенной, уходящей, подобно сну,
радости и красоте бытия, каким ужасом перед
вечным молчанием смерти звучал древний напев Иоанна Дамаскина!
В то время, когда газеты кричали о
вечном мире, я написал два противоположных стихотворения — одно полное
радости, что наконец-то строят «здание мира», а другое следующее: