Неточные совпадения
Из этих книг молодая
девушка не могла почерпнуть ни малейшего знания жизни, не могла она почерпнуть
их и из бесед со своей воспитательницей, идеалисткой чистейшей воды, а лишь вынесла несомненную склонность к мистицизму, идею о сладости героических самопожертвований, так как любимыми героинями m-lle Дюран были, с одной стороны, Иоанна Д'Арк, а с другой — героиня современных событий во Франции, «святая мученица» — как называла ее Леонтина Робертовна — Шарлотта Корде.
Сначала дичившаяся
его, Талечка с течением времени привыкла к
нему, стала разговорчивее и откровеннее, но в ее детских глазках
он никогда не мог прочесть ни малейшего смущения даже в ответ на бросаемые
им порой страстные, красноречивые взгляды — ясно было, что
ему ни на мгновение не удалось нарушить сердечный покой молодой
девушки, не удалось произвести ни малейшей зыби на зеркальной поверхности ее души.
Это обстоятельство привлекало
его к ней с еще большею силою, но вместе с тем сделало
его крайне сдержанным и осторожным:
он как бы стал бояться не только словами, но даже взглядом святотатственно проникнуть в святая святых этой непорочной чистой
девушки, казавшейся
ему не от мира сего.
Если бы все внимание Николая Павловича не было сосредоточено исключительно на
его собеседнице, то
он несомненно обратил бы внимание на восторженное, оживленное, казалось, беспричинной радостью лицо молодой
девушки и, быть может, сразу бы разгадал тайну ее чересчур откровенного сердца.
«Мне не удастся с
ним пробыть наедине ни минуты, не только что переговорить. Боже мой, зачем
он его привез именно сегодня! Бедная Катя, что я скажу ей завтра? Объяснить, что так вышло, что
он приехал не один. А она там мучается, как мучается. Продолжить еще эту для нее нестерпимую муку неизвестности? Нет, надо что-нибудь придумать!» — мелькали в голове молодой
девушки отрывочные мысли.
«А если это не дружба и не братская любовь, а настоящая, если Катя права? Тем более мне надо скорее с
ним переговорить, предупредить
его, что
его любит другая, что я, я… не могу… не имею права любить
его, что
он должен любить не меня, а ее, Катю», — неслось далее в голове молодой
девушки.
Записка, бывшая в руке Талечки, очутилась у Андрея Павловича. Это случилось так неожиданно для нее, что вся кровь бросилась ей в голову и даже слезы навернулись на ее глазах. Последние так умоляюще посмотрели на Кудрина, в
них было столько красноречивой мольбы, что
он ответил в конец сконфуженной
девушке добродушной улыбкой и взглядом, которым очень выразительно повел в сторону Зарудина.
Как
девушка, перед которой
он преклонялся, которую считал идеалом женщины — человека, вдруг моментально упала в
его глазах в ряды современных
девушек, вешающихся на шею гвардейцам.
А теперь эта
девушка так неожиданно, так низко пала в
его глазах, а с ней вместе пало и разбилось
его чувство,
он сам к себе даже почувствовал презрение за это чувство.
Он сознавал, что не мог извинить ей, подобно Кудрину, этого первого дебюта на сцене заурядного житейского романа; для Андрея Павловича она была просто милая
девушка невеста, будущая хорошая жена, для
него же она была божество, луч света, рассекавший окружающий
его мрак.
— Это верней всего, а я, несчастный, клевещу на нее, на эту чистую
девушку… Боже, какой я низкий, подлый человек… Это более чем «некрасиво», — припомнилось
ему выражение Кудрина, — это возмутительно, этому нет имени, — добавил
он от себя.
— Я со своей стороны ничего бы не имел против этого брака, Наташа
девушка хорошая, почтительная, образованная, да и не бесприданница, чай; тебе тоже жениться самая пора, как бишь
его у немцев есть ученый или пророк, что ли, по-нашему…
Вид этой страшно смущенной, растерянно стоявшей перед
ним прелестной
девушки заставил
его в одно мгновение уже забыть весь составленный
им ранее план разговора с ней, и вертевшийся на
его языке язвительный ответ на ее невольную ложь, совершенно против
его воли, сложился в другую фразу.
Ее, эту чистую, прелестную
девушку,
он мог заподозрить в низких житейских расчетах, в бестактной ловле богатого жениха, а между тем, она… верная себе… хлопочет за другую, за свою подругу, далекая от каких-нибудь эгоистических помышлений.
Что
он любит ее одну, что
ему нет дела до чувств, питаемых к
нему другими
девушками.
— Она прощает меня! Слышите, она прощает меня! — взволнованная до крайности
девушка почти выкрикнула эти слова. — Ей надо было вмешаться в это дело, вызваться ходатайствовать за меня перед
ним, вероятно, лишь для того, чтобы вырвать у
него признание. Она, конечно, довольна, а теперь лицемерно плачет передо мной и даже решается говорить, что она меня прощает, когда я, наконец, срываю с нее постыдную маску.
Одновременно с этим
ему подавался и список
девушек, которым
он делал смотр.
Роковое открытие графа, впрочем, не осталось без результата. У
него появилось намерение жениться, чтобы иметь настоящего законного наследника, и
он стал присматривать себе
девушку из своего круга, но безуспешно.
Когда же эта искра потухла, когда предположение о том, что любимая
девушка сделается женою другого, стало совершившимся фактом, Зарудин понял, чем в
его жизни была Наталья Федоровна Хомутова, и какая пустота образовалась вокруг
него с исчезновением хотя отдаленной, гадательной, почти призрачной возможности назвать ее своею.
Но Андрей Павлович вспомнил, что любимая
его другом
девушка обратится в графиню Аракчееву и понял, что на самом деле она потеряна для Зарудина не только как женщина, но и как друг.
— Красавец
он, матушка, Настасья Федоровна, писаный, рост молодецкий, из лица кровь с молоком, русые кудри в кольца вьются… и скромный такой, точно
девушка, с крестьянами обходительный, ласковой… неделю только как приехал, да и того нет, а как все
его полюбили… страсть!.. — ораторствовала Агафониха у постели отходящей ко сну Минкиной, усердно щекоча ей пятки, что было любимейшим удовольствием грузинской домоправительницы.
— Уж об этом я, матушка, доподлинно не знаю, чай, конечно, не без греха, не
девушка, да и быль молодцу не укор, только ежели сюда
его занесло, все зазнобушки из головы вылетят, как увидит
он королевну-то нашу.
В довершение несчастья, на мрачном фоне
его будничной жизни стал за последнее время светлым пятном мелькать образ хорошенькой
девушки, белокурой Глаши, горничной Настасьи Федоровны, сгущая еще более окружающий
его мрак.
По мере рассказа подруги, Наталья Федоровна постепенно приходила в себя. Это открытие, почти циничное глумление молодой
девушки над тем светлым прошлым, которое графиня оберегала от взгляда непосвященных посторонних людей, от прикосновения
их грязных рук, как за последнее время решила она, производило на нее ощущение удара кнутом, и от этой чисто физической боли притуплялась внутренняя нравственная боль, и она нашла в себе силы деланно-равнодушным тоном заметить, когда Бахметьева кончила свой рассказ.
Несмотря на то, что с момента нашего знакомства с обеими
девушками, Хомутовой и Бахметьевой, не прошло и двух лет, время это успело сильно изменить
их обеих, и если брызги житейской грязи только недавно коснулись молодой графини Аракчеевой и совершили в ее внутреннем мире внезапный мучительный переворот, то что касается ее подруги, она, увы, сравнительно, гораздо ранее окунулась с головой в грязный житейский омут.
Это было вскоре после, вероятно, памятного читателям визита Талечки к своей подруге с вестью о неудачном ходатайстве за нее перед Зарудиным. Отвергнутая самолюбивая
девушка была в отчаянии, оскорбленная в своем, казалось ей, искреннем чувстве, она искала забвения. Талицкий явился счастливым утешителем, и Екатерина Петровна, в состоянии какого-то нравственного угара, незаметно поддалась
его тлетворному влиянию и также незаметно для себя пала.
— Главное, увлечь и надуть этого сладострастного солдафона, а там мы сумеем заставить
его развестись и жениться на тебе, ты
девушка из хорошей дворянской семьи, а твоя идеальная дура сама тебе поможет в этом, если ты представишься ей жертвой
его обольщений или даже
его силы…
В применении ко всякой другой
девушке тогдашних дворянских семей все эти рассуждения графа были бы совершенно правильны — каждая из
них была бы счастлива судьбою жены всемогущего Аракчеева, и недаром все маменьки и дочки с злобным завистливым ропотом встретили весть о замужестве Наташи Хомутовой, но, увы, для этой последней, воспитанницы m-lle Дюран, было мало наружного блеска, материального довольства, возможности исполнения дорогих капризов, ее стремления были иные, увы, неосуществимые.
Екатерина Петровна по целым дням сидела совершенно одна; злобная тоска грызла ее, она срывала свою злость на своих крепостных служанках и на возвращавшемся «кузене». От последнего, впрочем, всегда получала энергичный отпор, и
их ссоры оканчивались тем, что молодая
девушка чуть не на коленях вымаливала себе прощенья и ласку. По странному свойству ее чисто животной природы, грубость и даже побои Талицкого — случалось и это — все более и более укрепляли ее чисто собачью к
нему привязанность.
Он, если говорить откровенно, и сам еще не создавал никакого плана,
ему надо было занять чем-нибудь ум скучающей
девушки, отвлечь ее от матери, всецело привязав к себе, чего
он и достиг, играя на слабой струне ее мелкого тщеславия и не менее мелкой зависти к счастью, выпавшему на долю Талечки Хомутовой.
Даже в черной душе подлого руководителя, пожалуй, более несчастной, нежели испорченной
девушки, проснулось то чувство, которое таится в душе каждого русского, от негодяя до подвижника, чувство любви к отечеству —
он снова вступил в ряды русской армии и уехал из Петербурга, не забыв, впрочем, дать своей ученице и сообщнице надлежащие наставления и создав план дальнейших действий.
— А я так думаю, что не надо делать людям зла, но и не следует давать
им возможность и волю делать
его безнаказанно себе… — после довольно продолжительной паузы задумчиво произнесла молодая
девушка, видимо, пропустив мимо ушей патетический возглас «тети Тали» о терпении и кресте.
«Герой» ее первого романа, неизбежного в жизни молодой
девушки, как корь и скарлатина в детстве, еще не появлялся, и Наталья Федоровна начинала даже надеяться, что
он не появится никогда.
Антон Антонович заметил это, и, не будучи знатоком женского сердца, принимал наружное охлаждение к
нему молодой
девушки за чистую монету.
Оба
они в один год сошли в могилу, почти следом за своей монархиней, когда
их единственной дочери шел двадцать шестой год, не оставив ей никакого состояния, кроме знатности и красоты. Последняя в тот романтический век была сама по себе хорошим капиталом, не в том смысле, как понимается это выражение теперь, а действительным состоянием, обеспечивающим
девушку на всю жизнь и делающим ее счастливой и довольной.
Если Минкина замечала, что
он говорил с мужиками или намеревался поиграть с крестьянским мальчиком, она секла
его непременно, но если
он бил по лицу ногой
девушку,
его обувавшую, она смеялась от чистого сердца.
Красивая внешность, соединенная с дымкой романической таинственности, окутывавшей прошлое Зыбина и послужившей поводом для московских сплетниц к всевозможным рассказам о любви к
нему какой-то высокопоставленной дамы из высшего петербургского круга, ее измене, трагической смерти, и призраке этой дамы, преследовавшем Зыбина по ночам, так что
он изменил совершенно режим своей жизни и день превращал в ночь и наоборот — сделали то, что молоденькая, впечатлительная, романически настроенная
девушка влюбилась в красивого брюнета, в глазах которого, на самом деле, было нечто демоническое.
Василий Васильевич побежал распорядиться подавать карету, и вскоре
он и Хвостовы снова двинулись в Москву, куда приехали на рассвете. Утомленную впечатлениями пережитого бала молодую
девушку пришлось разбудить у подъезда московского дома.
Хрущев пошел домой, погруженный в свои мысли. Во время завтрака
его глаза обращались часто на Марью Валерьяновну, за которою
он внимательно наблюдал, но черты молодой
девушки не выказывали ни малейшего внутреннего смущения, и ее непринужденные манеры отрицали всякую возможность подозрения.
Василий Васильевич все понял и все отгадал инстинктом.
Ему пришли на память тысячи мимолетных обстоятельств, действовавших так или иначе на расположение духа и характер Марьи Валерьяновны. Все это еще сильнее восстало в
его уме теперь, когда
он узнал, что между Зыбиным и молодою
девушкою существуют какие-то отношения, и когда
он основательно мог опасаться какой-нибудь дерзкой выходки со стороны первого или просто ловкой западни.
Уже несколько минут молодая
девушка ожидала сигнала свидания, на которое она согласилась по неотступной просьбе Евгения Николаевича и которое устроила ее горничная, задобренная Зыбиным, служившая для
них почтальоном любви.
Евгений Николаевич, отбросив шпагу, кинулся ей навстречу. Она заметила пятна крови на
его платье и, побледнев еще более, не говоря ни слова, стояла перед
ним, как роковое видение; тщетно Зыбин, совершенно растерянный, хотел рассказать ей, как произошло все дело, и провести ее в беседку, чтобы она не видала страданий Хрущева; молодая
девушка, чувствуя, что колени ее сгибаются, стояла на пороге с бесстрастным, помутившимся от отчаяния взглядом.
С отъездом из Москвы, думалось
ему,
он отрешится от того душевного гнета, который давил
его в московской обстановке, где каждая мелочь напоминала
ему об утраченной
им навсегда любимой
девушке.
Как живая, стояла она перед
ним сперва ребенком, затем взрослой
девушкой, такой, какая она была в тот роковой день, когда
он видел ее последний раз в доме ее матери.
Ей было ясно, что
он бросился в море безумных политических треволнений вследствие безнадежной любви, вследствие безвозвратной потери
им любимой
девушки, стереть образ которой из своего любвеобильного сердца
он не мог, даже переживая страшные минуты сознания своего гнусного преступления.
При воспоминании об этой безнравственной
девушке из хорошего дворянского рода, граф Аракчеев даже вздрогнул. Так гадко сделалось у
него на душе.
Разжалование в солдаты и ссылка на Кавказ с правом выслужиться — казалось ей именно тем соответствующим наказанием для вовлеченного в преступление другими несчастного юноши, павшего так низко от безнадежной любви, не разделенной страсти к
девушке, — страсти, которую
он хотел заглушить, окунувшись в омут страстей политических.
На Татьяну Борисовну, как выражались дворовые села Грузина, «находило» — она то убегала в лес даже в суровую осень и пропадала там по целым дням, пока, по распоряжению графа, посланные
его не находили ее сидящей под деревом в каком-то оцепенении и не доставляли домой, то забиралась в собор и по целым суткам молилась до изнеможения, и тут уже никакие посланные не в состоянии были вернуть ее в дом, пока она не падала без чувств и ее не выносили из церкви на руках, то вдруг, выпросив у графа бутылку вина, пила и поила вином дворовых
девушек, заставляла
их петь песни и водить хороводы, сама принимала участие в этих забавах, вдруг задумывалась в самом
их разгаре, а затем начинала неистово хохотать и хохотала до истерического припадка.
Ему доставляло удовольствие исполнять ее капризы, ухаживать за ней во время ее припадков злобы, ссориться и мириться с нею, трепать ее по свежей щечке и целовать в как бы из мрамора выточенный лоб, гулять с нею под руку по аллеям грузинского сада, чувствовать трепетание молодой груди и иногда прерывистое, полное нетронутой страсти дыхание молодой
девушки.
А между тем, все это совершилось, и совершилось с такою невообразимою быстротою, что Семен Павлович сам не мог хорошенько дать себе отчет в случившемся, и без воли, без мысли был подхвачен потоком нахлынувшей на
него страсти, страсти
девушки, долго сдерживаемой, и тем с большею силою вырвавшейся наружу.