«Я на самом деле, покончив с ним, — она даже мысленно не хотела в
доме мужа назвать Талицкого по имени, — проеду в Тихвин и возвращусь через полторы, две недели… Значит, я почти не солгала ему…» — успокаивала себя Хвостова.
Неточные совпадения
А быть может, и хуже, — неслось далее в его разгоряченном воображении, — быть может, она, готовясь произнести клятву верности перед церковным алтарем своему будущему нелюбимому
мужу, подготовляет себе из любимого человека… друга
дома…
Тому, что Наталья Федоровна не знала о существовании знаменитой фаворитки своего
мужа, о чем знала и говорила вся тогдашняя Россия и даже Европа, она была обязана замкнутости своей девичьей жизни; отец и мать не решились посвятить ее в это, даже когда она сделалась невестою графа, причем первый ограничился, как мы видели, коротким объяснением с Алексеем Андреевичем, две горничные Натальи Федоровны, перешедшие с нею в
дом графа, также находились относительно Минкиной в полной неизвестности.
Мучительно потянулась однообразная жизнь молодой женщины. Начался зимний сезон, но и в шумных великосветских петербургских гостиных, среди расфранченной толпы, она чувствовала себя настолько же одинокой и несчастной, как и у себя
дома, вечно под подозрительным, почти враждебным взглядом своего сурового
мужа. Зарудина она не встречала нигде.
Графиня Аракчеева более не возвращалась в
дом своего
мужа. На нее нашло то мужество отчаяния, которое присуще всем слабым и нервным людям, доведенным до крайности.
Смерть
мужа не поразила Ольгу Николаевну своею неожиданностью — он уже с год, как был прикован к постели, и месяца три его смерти ожидали со дня на день — и не внесла какое-либо изменение в домашний режим, так как не только во время тяжкой болезни Валериана Павловича, но и ранее, с первого дня их брака, Ольга Николаевна была в
доме единственной полновластной хозяйкой, слову которой безусловно повиновались все домашние, начиная с самого хозяина
дома и кончая последним «казачком» их многочисленной дворни.
Бессознательный бред больного, горячечные пароксизмы, в связи с продолжавшимся беспокойством, что в их
доме нашел себе приют один из «них», как она в третьем лице называла заговорщиков, и боязнь, чтобы это не отразилось на личности боготворимого ею
мужа, сделали то, что нервы молодой женщины окончательно расшатались.
Последняя пережила тоже далеко не легкие чувства по дороге к
дому на Литейную и в те несколько минут, которые она провела в приемной своего
мужа, дожидаясь результата доклада о ней графу.
Графиня Наталья Федоровна вышла из кабинета
мужа, а затем и из
дома и села в экипаж тоже не без внутреннего волнения — последствия свиданья ее с
мужем — но волнение это было скорее радостное.
Лишь бы сделаться ею, а там она сумеет поставить себя и в петербургском обществе, и в
доме своего
мужа!
Был первый час дня. Петра Валерьяновича не было
дома, он куда-то уехал по делам. Ольга Николаевна сводила счеты в кабинете, а Екатерина Петровна сидела в угловой гостиной за пяльцами. Она вышивала
мужу туфли и, надо сознаться, что вышивала не очень прилежно, так как работа была начата чуть ли не с первой недели после их брака.
Разве теперь у ней был
дом и
муж, разве теперь что-нибудь принадлежало ей, когда она сама уже более не принадлежала себе?
Выбора нет, из двух зол надо выбирать меньшее. Так решила Екатерина Петровна, и вдруг ей стало невыносимо тяжело расстаться с этим больным, прикованным к креслу
мужем, с ее
домом, со всеми домашними вообще, с этой жизнью, к которой она привыкла, и более чем в сорок лет начинать снова кидаться в неведомое будущее.
Воспоминание обо всем, что случилось с нею после болезни: примирение с мужем, разрыв, известие о ране Вронского, его появление, приготовление к разводу, отъезд из
дома мужа, прощанье с сыном — всё это казалось ей горячечным сном, от которого она проснулась одна с Вронским за границей.
После двух ночей, проведенных в
доме мужа, Юлия Сергеевна уже считала свое замужество ошибкой, несчастием, и если бы ей пришлось жить с мужем не в Москве, а где-нибудь в другом городе, то, казалось ей, она не перенесла бы этого ужаса.
Неточные совпадения
Как велено, так сделано: // Ходила с гневом на сердце, // А лишнего не молвила // Словечка никому. // Зимой пришел Филиппушка, // Привез платочек шелковый // Да прокатил на саночках // В Екатеринин день, // И горя словно не было! // Запела, как певала я // В родительском
дому. // Мы были однолеточки, // Не трогай нас — нам весело, // Всегда у нас лады. // То правда, что и мужа-то // Такого, как Филиппушка, // Со свечкой поискать…
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно было встретить отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не могу. Где
муж? Где сын? Как в пустой
дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Правдин. Подобное бесчеловечие вижу и в здешнем
доме. Ласкаюсь, однако, положить скоро границы злобе жены и глупости
мужа. Я уведомил уже о всех здешних варварствах нашего начальника и не сумневаюсь, что унять их возьмутся меры.
Возьмем в пример несчастный
дом, каковых множество, где жена не имеет никакой сердечной дружбы к
мужу, ни он к жене доверенности; где каждый с своей стороны своротили с пути добродетели.
Был у нее, по слухам, и
муж, но так как она
дома ночевала редко, а все по клевушка́м да по овинам, да и детей у нее не было, то в скором времени об этом
муже совсем забыли, словно так и явилась она на свет божий прямо бабой мирскою да бабой нероди́хою.