Он избегал смотреть в глаза даже незнакомым, встречавшимся с ним людям, он
говорил с людьми в течение этих трех недель только по необходимости. Ему казалось, что каждый, глядевший на него, узнает в нем преступника, что каждый брезгливо сторонится от него, что на его лице лежит именно та печать «древнего Каина», которая по воле карающего Бога мешала первому встречному убить «братоубийцу».
Неточные совпадения
— Вот то-то и оно… Этого-то мне допытаться и хочется, а как приступиться, ума не приложу.
С Талечкой
говорить без толку не приходится, а, между тем, лучшей для ней партии и желать нечего —
человек он хороший, к старшим почтительный, не то что все остальные петербургские блазни, кажись бы в старых девках дочь свою сгноила, чем их на ружейный выстрел к ней подпустила бы. К тому же и рода он хорошего, а со стариком вы приятели.
Насколько было правды в его словах — неизвестно.
Люди антиаракчеевской партии безусловно верили ему и даже варьировали его рассказ далеко не в пользу всесильного, а потому ненавистного им графа. Другие же
говорили иное, и, по их словам, граф в Зарудине только преследовал нарушения принципа бескорыстного и честного служения Царю и Отечеству, а личное столкновение
с Павлом Кирилловичем не играло в отставке последнего никакой существенной роли.
— Что мне Аракчеев, ведь не жениться он собирается на девочке, которая ему в дочери годится, а если он знаком
с их семейством, то в этом я беды не вижу, я его считаю далеко не дурным
человеком и полезным государственным деятелем, чтобы о нем там ни
говорили…
Не желая назначить главнокомандующим союзной армии Кутузова и не желая,
с другой стороны, обидеть его назначением генерала Маака, австрийское правительство поручило армию двадцатичетырехлетнему брату императора, но
с тем, чтобы всем распоряжался генерал Маак; бланковые подписи императора делали его самостоятельным: он мог не стесняться действиями и поступать по своему усмотрению, но Маак был
человек неспособный, и сами немцы
говорили, что имя его (Maakah) по-еврейски значит поражение.
После несчастной битвы под Аустерлицом, австрийский император Франц, как мы уже
говорили, вступил
с Наполеоном в переговоры о мире, перемирие было подписано 26 ноября 1805 года, а на другой день император Александр Павлович уехал в Петербург. Воображение его было чересчур потрясено ужасными сценами войны; как
человек он радовался ее окончанию, но как монарх сказал перед отъездом следующую фразу, достойную великого венценосца...
— Не служба, а жизнь. Кто не знает графа, этого жестокого и жесткого
человека, у которого нет сердца, который не оценивает трудов своих подчиненных, не уважает даже человеческих их прав, —
с горячностью произнес Петр Валерианович, почти до слова повторяя все то, что он несколько дней тому назад
говорил своей матери.
— Кажется, воспитание было дано отличное, — продолжал, между тем, граф, как бы
говоря сам
с собою, — и все было сделано, чтобы образовать
человека, как следует быть дворянину, но ничто не пошло в прок. Вам и не скучно без занятия? — спросил он, обращаясь уже прямо к Шуйскому.
Услышав этот крик, рядские сбежались и, не
говоря ни слова, начали немилосердно бить проезжего, и, наконец, всей ватагой,
человек до сорока, привели прямо к губернатору, для поступления
с ним как со злодеем-отравителем.
— Что же ты молчишь, как рыба, или не рада встрече, после такой долгой разлуки… Ведь,
говорит же французская пословица, что всегда возвращаются к своей первой любви… Хорошо же ты возвращаешься… Молчишь, точно встретилась
с выходцем
с того света… Я, вот, так рад, что встретился
с тобой, кузинушка, давно я тебя уже выследил, да выбирал удобное место и время… Надоело мне, чай, так же, как и тебе, носить столько лет чужую кожу — отрадно
поговорить по душе
с близким
человеком, которого нечего бояться…
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья,
человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину.
Говорит басом
с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши,
человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь.
С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной
человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, —
говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты,
говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог
с ним! я
человек простой».
Городничий. А уж я так буду рад! А уж как жена обрадуется! У меня уже такой нрав: гостеприимство
с самого детства, особливо если гость просвещенный
человек. Не подумайте, чтобы я
говорил это из лести; нет, не имею этого порока, от полноты души выражаюсь.
«Это,
говорит, молодой
человек, чиновник, — да-с, — едущий из Петербурга, а по фамилии,
говорит, Иван Александрович Хлестаков-с, а едет,
говорит, в Саратовскую губернию и,
говорит, престранно себя аттестует: другую уж неделю живет, из трактира не едет, забирает все на счет и ни копейки не хочет платить».