Неточные совпадения
В жизни графа Аракчеева много найдем мы следов первых впечатлений, первого взгляда на жизнь, которое получают дети
в родительском доме.
В нашем старом русском помещичьем быту можно
было много встретить барынь богомольных и заботливых хозяек, но Елизавета Андреевна отличалась, особенно
в то
время, необыкновенною аккуратностью и педантичной чистотою,
в которых она содержала свое хозяйство, так что один проезжий, побывав у нее
в доме, назвал ее голландкою.
Может
быть, Елизавета Андреевна так быстро и согласилась, чтобы воспользоваться этим случаем и отдалить
время разлуки с сыном.
В Москву он должен
был ехать к родным и прекословить его отправке она не имела оснований.
Аракчеевы приехали
в самое неблагоприятное
время. Командир корпуса генерал Мордвинов умер 5 октября 1782 года; временно заведовал корпусом генерал Мелиссино, который
был утвержден директором только 22 февраля 1783 года. Императрица поручила ему, ознакомясь с корпусом, сделать соображение к совершенному преобразованию этого заведения, согласно общих предположений для воспитания юношества целой империи.
Прошло более полугода пребывания их
в Петербурге и
в это
время другая настоятельная беда собиралась над ними. Деньги таяли, для уменьшения расходов
ели только раз
в день; наконец,
были издержаны и последние копейки, а настойчивое их появление
в передней Мелиссино оставалось безуспешным.
В это
время услыхали они, что митрополит Гавриил раздает помощь бедным. Крайность принудила обратиться к милостыне. Они отправились
в Лавру, где
было много бедных. Доложили преосвященному, что дворянин желает его видеть; он, выслушав о несчастном их положении, отправил к казначею, где им
был выдан рубль серебром.
Дом этот
был в то
время так же известен
в Петербурге, как и Зимний дворец.
Впрочем, граф и на самом деле бывал
в своем доме лишь наездом, живя за последнее
время постоянно
в Грузине, имении, лежавшем на берегу Волхова,
в Новгородской губернии, подаренном ему вместе с 2500 душ крестьян императором Павлом и принадлежавшем прежде князю Меньшикову. Даже
в свои приезды
в Петербург он иногда останавливался не
в своем доме, а
в Зимнем дворце, где ему
было всегда готово помещение.
Сплетня уже несколько месяцев циркулировала
в петербургских великосветских гостиных того
времени, раздуваемая врагами и завистниками графа, которых
было немало.
Много терпел Василий от Алексея Андреевича во
время службы его
в Гатчине и,
в конце концов,
был осужден
в почетную ссылку — сделан дворецким петербургского дома, которого граф не любил и
в котором, как мы уже сказали, бывал редко.
Выдались, впрочем, около двух лет во все
время его службы при Алексее Андреевиче, о которых он любил вспоминать и вместе с этими воспоминаниями
в его уме возникал нежный образ ангела-барыни — эти годы
были 1806 и 1807-й, а эта ангел-барыня
была жена графа Наталья Федоровна Аракчеева.
Его присутствие
в приемной графа Алексея Андреевича
было, видимо, не только не обычным, но даже совершенно неожиданным для бессменного
в то
время адъютанта графа — Петра Андреевича Клейнмихеля, только что вошедшего
в приемную и привычным взглядом окинувшего толпу ожидавших приема.
На 6-й линии Васильевского острова, далеко
в то
время не оживленного, а, напротив, заселенного весьма мало сравнительно с остальными частями Петербурга, стоял одноэтажный, выкрашенный
в темно-коричневую краску, деревянный домик, который до сих пор помнят старожилы, так как он не особенно давно
был заменен четырехэтажным каменным домом новейшего типа, разобранным вследствие его ветхости по приказанию полицейской власти.
По рассказам тех же стариков, этот полуразвалившийся дом служил для ночлега бродяг и темных людей, от которых не
были безопасны пешеходы
в этой пустынной, сравнительно,
в то
время местности.
Еще пустыннее она
была в описываемое нами
время.
Сначала дичившаяся его, Талечка с течением
времени привыкла к нему, стала разговорчивее и откровеннее, но
в ее детских глазках он никогда не мог прочесть ни малейшего смущения даже
в ответ на бросаемые им порой страстные, красноречивые взгляды — ясно
было, что ему ни на мгновение не удалось нарушить сердечный покой молодой девушки, не удалось произвести ни малейшей зыби на зеркальной поверхности ее души.
Такое платоническое поклонение горячо любимому существу
было далеко не
в нравах военной молодежи того
времени.
Павел Кириллович Зарудин, бывший незадолго перед тем последовательно губернатором двух губерний,
был в описываемое нами
время, что называется, не у дел.
Павел Кириллович начинал читать свой резкий ответ: «
В губернии моей до 500 помещиков, и ежели я исполню желание вашего сиятельства и войду с вами
в особую переписку по делам вашего имения, то я не вправе
буду отказать
в оном последнему из дворян и не
буду иметь
времени на управление губернией.
Другою излюбленною темою разговора Павла Кирилловича
была недостаточность средств к жизни, хотя с имений своих он получал большой для того
времени доход
в шесть тысяч рублей, да кроме того, как утверждали хорошо знающие его люди, имел изрядненький капиталец.
Сказано — сделано; взял капитан отпуск и уехал; но так как
в то
время пути сообщения
были не теперешние и так как капитан по кавказской привычке любил хорошенько
выпить, то ехал он довольно долго с остановками и отдыхами.
Сережа Талицкий
был молоденький артиллерийский офицер, недавно выпущенный из шляхетского корпуса. Он приходился троюродным братом Кати Бахметьевой. Рано лишившись отца и матери, он
в Мавре Сергеевне нашел вторую мать, и все
время пребывания
в корпусе проводил
в доме Бахметьевой. По выходе
в офицеры, он пустился во все тяжкие, сделался типом петербургского «блазня» и
был на дурном счету у начальства
в это строгое Аракчеевское
время.
Кудрин со страстной энергией исполнял эту обязанность и успел привлечь уже очень многих.
В описываемое нами
время он постепенно увлекал
в ложу и Зарудина, и тот зачастую по целым вечерам проводил, внимательно слушая увлекательную проповедь своего друга, так что поступление
в масоны и Зарудина
было только делом
времени.
Наталья Федоровна тоже часто задумывалась о причинах совершенного непосещения их дома молодым Зарудиным, но вместе с тем и
была довольна этим обстоятельством: ей казалось, что
время даст ей большую силу отказаться от любимого человека, когда он сделает ей предложение,
в чем она не сомневалась и что подтверждалось
в ее глазах сравнительно частыми посещениями старика Зарудина, их таинственными переговорами с отцом и матерью, и странными взглядами, бросаемыми на нее этими последними.
Оправившись после нервной горячки, которая выдержала ее
в постели более шести недель, она первое
время была очень слаба, но затем молодость и здоровая натура взяли свое и она стала поправляться и даже хорошеть, как говорится, не по дням, а по часам.
Не имея возможности выслеживать государя Александра Павловича
в его Капуе, то
есть на даче у Нарышкиных, граф Алексей Андреевич
в то
время, когда государь проводил
время в обществе Марьи Антоновны, то беседуя с нею
в ее будуаре, то превращаясь
в послушного ученика, которому веселая хозяйка преподавала игру на фортепиано, то прогуливаясь с нею
в ее раззолоченном катере по Неве,
в сопровождении другого катера, везшего весь хор знаменитой роговой музыки, царский любимец нашел, однако, способ не терять Александра Павловича из виду даже и там, куда сам не мог проникнуть.
Мало чувствительный к какой бы то ни
было музыке, Аракчеев — искренно или нет — очень жаловал нарышкинскую роговую музыку и от
времени до
времени жители Петербургской стороны, особенно Зеленой улицы, видали летом под вечер едущую мимо их окон довольно неуклюжую зеленую коляску на изрядно высоком ходу; коляска ехала не быстро, запряженная не четверкою цугом, как все ездили тогда, а четверкою
в ряд, по-видимому, тяжелых, дюжих артиллерийских коней.
По воскресеньям же Крестовский остров делался центром сборища всего немецкого петербургского населения, часть которого угощалась
в обширном деревянном трактире, находившемся на берегу, совершенно напротив Зиновьевской дачи, где
был перевоз от конца Зеленой улицы, так как
в те
времена о Крестовском мосте и помину не
было.
Эти таборы покрывали почти весь склон берега, где дымились самовары, кипели кофейники, распространявшие на изрядное пространство запах жженого цикория, и где
было разливное море пенящегося пива,
в те благословенные
времена общей дешевизны продававшегося чуть ли не за три копейки медью бутылка.
Федор Николаевич и Талечка, как раз
были в это
время около этого павильона и, укрываясь от хлынувшего на них народа, должны
были войти
в открытые настежь двери Ritter Spiel'я.
Это, впрочем,
было в нравах того
времени и проделывалось большинством современных ему помещиков.
В описываемое нами
время в селе Грузине царил образцовый порядок — там сам граф входил положительно во все, и кроме того, за всеми глядел зоркий глаз графской экономки Настасьи Федоровны Минкиной. На улицах села
была необыкновенная чистота, не видно
было ни сору, ни обычного
в деревнях навозу, каждый крестьянин обязан
был следить за чистотой около своей избы, под опасением штрафа или даже более строгого наказания.
Ей
в то
время, когда Алексей Андреевич купил ее,
было всего шестнадцать лет и она находилась
в полном расцвете своей красоты. Ее черные как смоль волосы, черные глаза, полные страсти и огня, смуглый цвет лица, на котором играл яркий румянец, ее гренадерский рост и дебелость вскоре совсем очаровали слабого до женской красоты Аракчеева.
В то
время ни один малейший случай не мог скрыться от императора Павла и Аракчееву, по званию петербургского коменданта, надо
было донести об этом государю.
Но Аракчеев поставлен
был в затруднение — родной брат его, Андрей Андреевич, командовал тем артиллерийским батальоном, от которого находился караул при арсенале во
время случившейся покражи.
Генерал этот, изумленный внезапною немилостью государя, обратился к графу Кутайсову, объяснив несправедливость и клевету Аракчеева. Кутайсов
был в то
время в ссоре с последним и потому поспешил открыть истину государю.
Австрийцы имели свои понятия о войне, считали выработанными военные правила непреложными, а на русских смотрели, как на недозрелых еще для высших военных соображений, почему, например, хвалили Кутузова, как полководца, но находили нужным руководить его действиями; с другой стороны, сам император Александр думал, что, воюя такое продолжительное
время с Наполеоном, австрийцы лучше русских могли изучить образ войны с ним, и, считая себя
в этой кампании только союзником Австрии, находил более приличным, чтобы главными деятелями
в ней
были австрийский генералы.
Наполеон видел и невыгодное расположение союзной армии, и намерение ее обойти его правый фланг, чтобы отрезать ему дорогу на Вену и отделить от остальных полков, расквартированных
в окрестностях этого города; поэтому он
был почти уверен
в победе и накануне битвы велел объявить по армии следующее воззвание: «Позиции, занимаемые нашими — страшны; и
в то же
время, как русские
будут идти
в обход моего правого фланга, они мне подставят свой фланг.
На дворе
были «святки», до Крещения оставалось несколько дней. Праздником и отсутствием графа, находившегося
в Петербурге, объяснялось это веселье. Граф Алексей Андреевич уже около трех месяцев не
был в своей «столице», как остряки того
времени называли Грузино.
Во
время же получения графского запроса продажа аптеки
была уже решена, и будущий новый хозяин заявил, что у него уже подобраны служащие, так что Воскресенский рисковал долго не найти места
в переполненных фармацевтами столичных аптеках.
Первое
время Егор Егорович подумал, не ошибается ли Минкина, что подозрительный прохожий и граф — одно и то же лицо, но смена помощника управляющего, о «злоупотреблениях» которого
в защиту графа говорил неизвестному Воскресенский, подтверждала это предположение, да и костюм, описанный Настасьей Федоровной,
в котором она узнала Алексея Андреевича,
был именно костюмом прохожего.
У нее не
было времени сосредоточиться, задуматься не только над пестрой волной новых лиц, хлынувших на нее, но даже над своим собственным мужем, которого она видела только за обедом или перед сном, и даже
в первом случае очень редко с глазу на глаз, так как почти ежедневно за столом являлся Петр Андреевич Клейнмихель и еще несколько приглашенных.
Собственно, особенных сборов для этого никаких не требовалось, так как
в грузинском доме
была уже давно устроена и меблирована половина графини, и само приказание готовиться к отъезду, а не просто назначение
времени его, как это делалось графом обыкновенно, доказывало, что Алексей Андреевич неохотно покидал Петербург.
Наталья Федоровна проводила дни
в своей комнате, гуляла и, встречаясь с мужем во
время утреннего и вечернего чая, завтрака, обеда и ужина,
была по-прежнему ласкова и только чаще прежнего жаловалась на свое нездоровье, но эти жалобы, ввиду близости Минкиной, не особенно трогали графа.
Время в Грузине тянулось для Натальи Федоровны с томительною медленностью. Единственным ее утешением
был маленький Миша, почти безотлучно находившийся при ней.
Время, как мы уже заметили, хотя и томительно медленно, но шло вперед, день за днем уходил
в вечность, чтобы не возвращаться никогда со всеми его прошлыми треволнениями, выдвигая за собою другие дни, также разительно не похожие друг на друга, хотя с первого взгляда подчас чрезвычайно однообразные. Понятие об однообразии жизни
есть результат нравственной близорукости людей.
На вид, повторяем, он
был смазливый, хорошенький мальчик — ему шел
в то
время двадцать четвертый год — но этим он лишь подтверждал правило, что наружность обманчива.
Он тихо и хладнокровно начал развивать ей свой план. Недели через две после этого разговора, во
время отсутствия из дому Мавры Сергеевны, неизвестные злоумышленники каким-то неведомым путем забрались
в ее спальню, сломали шифоньер и похитили заемное письмо
в десять тысяч рублей. Прислуга
была в это
время в кухне, а Екатерина Петровна, и Сергей Дмитриевич находились все
время в противоположном конце дома, и никто ничего не слыхал.
Это
было в то
время привилегией первых сановников, а простой класс, по обыкновению, носили на руках.
Встав после полудня, Наталья Федоровна некоторое
время все еще не могла прийти
в себя от пережитых душевных треволнений, машинально
выпила она поданную ей чашку кофе и вдруг приказала подать ей одеваться как можно скорее.
Когда гвардейские полки прибыли
в Петербург и подошли церемониальным маршем к Зимнему дворцу, все офицеры получили
в награду за поход третное жалованье, а солдаты по рублю; конногвардейскому полку, как отбившему французское знамя
в битве, пожалован георгиевский штандарт. Георгиевские кресты
были даны великому князю Константину Павловичу, Багратиону, Милорадовичу, Дохтурову и другим генералам. Кутузов за все
время похода получил Владимира I степени и фрейлинский вензель для дочери.