Неточные совпадения
В жизни
графа Аракчеева много найдем мы следов первых впечатлений, первого взгляда на жизнь, которое получают дети в родительском доме. В нашем старом русском помещичьем быту можно было много встретить барынь богомольных и заботливых хозяек, но Елизавета Андреевна отличалась, особенно в то
время, необыкновенною аккуратностью и педантичной чистотою, в которых она содержала свое хозяйство, так что один проезжий, побывав у нее в доме, назвал ее голландкою.
Серый, одноэтажный дом, на углу Литейной и Кирочной, стоящий в его прежнем виде и доныне, во
время царствования императора Александра Павловича служил резиденцией «железного
графа», как называли современники Алексея Андреевича Аракчеева.
Впрочем,
граф и на самом деле бывал в своем доме лишь наездом, живя за последнее
время постоянно в Грузине, имении, лежавшем на берегу Волхова, в Новгородской губернии, подаренном ему вместе с 2500 душ крестьян императором Павлом и принадлежавшем прежде князю Меньшикову. Даже в свои приезды в Петербург он иногда останавливался не в своем доме, а в Зимнем дворце, где ему было всегда готово помещение.
Сплетня уже несколько месяцев циркулировала в петербургских великосветских гостиных того
времени, раздуваемая врагами и завистниками
графа, которых было немало.
Много терпел Василий от Алексея Андреевича во
время службы его в Гатчине и, в конце концов, был осужден в почетную ссылку — сделан дворецким петербургского дома, которого
граф не любил и в котором, как мы уже сказали, бывал редко.
Спешим оговориться, что обращение
графа с остальными его дворовыми, а также и его подчиненными, ни чем не разнилось вообще от обращения помещиков и офицеров того
времени, и если рассказы о его жестокостях приобрели почти легендарную окраску, то этим он обязан исключительно тому, что в течение двух царствований стоял одиноко и беспартийно вблизи трона со своими строгими требованиями исполнения служебного долга и безусловной честности и бескорыстной преданности государю.
Отношения
графа к Степану, повторяем, были исключительны даже для того
времени.
Выдались, впрочем, около двух лет во все
время его службы при Алексее Андреевиче, о которых он любил вспоминать и вместе с этими воспоминаниями в его уме возникал нежный образ ангела-барыни — эти годы были 1806 и 1807-й, а эта ангел-барыня была жена
графа Наталья Федоровна Аракчеева.
Его присутствие в приемной
графа Алексея Андреевича было, видимо, не только не обычным, но даже совершенно неожиданным для бессменного в то
время адъютанта
графа — Петра Андреевича Клейнмихеля, только что вошедшего в приемную и привычным взглядом окинувшего толпу ожидавших приема.
— Солдат в генералы не попадает в мгновение ока, а генерал в солдаты может попасть, — достигал до приемной зычный, гнусавый голос
графа, и даже сдержанный шепот ожидавших очереди мгновенно замолкал, и наступала та роковая тишина, во
время которой, как говорят, слышен полет мухи.
Далее из рассказа старика Зарудина оказывалось, что в районе той губернии, где он начальствовал за последнее
время, находилось имение
графа Аракчеева. Земская полиция приходила часто в столкновение с сельскими властями, поставленными самим
графом и отличавшимися, по словам Павла Кирилловича, необычайным своеволием, так как при заступничестве своего сильного барина они рассчитывали на полную безнаказанность. Некоторые из столкновений дошли до сведения
графа и последний написал к Зарудину письмо.
— Напугали вы меня, ваше превосходительство, понапрасну только, снова повторю: не начальник
граф Алексей Андреевич, а золото для помнящих присягу служак, сказочно, можно сказать, случилось это, все повышения и ордена за обедом в какой-нибудь час
времени получил… — залпом выпалил Костылев.
Не имея возможности выслеживать государя Александра Павловича в его Капуе, то есть на даче у Нарышкиных,
граф Алексей Андреевич в то
время, когда государь проводил
время в обществе Марьи Антоновны, то беседуя с нею в ее будуаре, то превращаясь в послушного ученика, которому веселая хозяйка преподавала игру на фортепиано, то прогуливаясь с нею в ее раззолоченном катере по Неве, в сопровождении другого катера, везшего весь хор знаменитой роговой музыки, царский любимец нашел, однако, способ не терять Александра Павловича из виду даже и там, куда сам не мог проникнуть.
Невинная забава могла бы кончиться благополучно, если бы на грех в это самое
время на Крестовский остров не переправился с Зиновьевской дачи в парадном ялботе
граф Аракчеев вместе с Клейнмихелем.
Когда в следующем 1796 году великий князь Павел Петрович, сделавшись уже императором, подарил возведенному им в баронское, а затем графское достоинство и осыпанному другими милостями Аракчееву село Грузино с 2500 душами крестьян, Алексей Андреевич переехал туда на жительство вместе с Настасьей Федоровной и последняя сделалась в нем полновластной хозяйкой, пользуясь неограниченным доверием имевшего мало свободного
времени, вследствие порученных ему государственных дел, всесильного
графа, правой руки молодого государя, занятого в то
время коренными и быстрыми преобразованиями в русской армии.
В описываемое нами
время в селе Грузине царил образцовый порядок — там сам
граф входил положительно во все, и кроме того, за всеми глядел зоркий глаз графской экономки Настасьи Федоровны Минкиной. На улицах села была необыкновенная чистота, не видно было ни сору, ни обычного в деревнях навозу, каждый крестьянин обязан был следить за чистотой около своей избы, под опасением штрафа или даже более строгого наказания.
Не только во
время краткого нахождения Аракчеева не у дел, но и в период бытности его у кормила правления,
граф, несмотря на его многосложные обязанности, сопряженные с необыкновенною деятельностью и бессонными ночами, успевал замечать всякие мелочи не только по службе, но и в домашнем быту; он имел подробную опись вещам каждого из его людей, начиная с камердинера и кончая поваренком или конюхом.
Часто, во
время бессонных ночей,
граф, переодетый и замаскированный, ходил по Грузину, наблюдая за порядками в селе, нравами своих крестьян и выполнением его приказаний.
Таким образом вышло довольно странное и любопытное в то же
время явление: простая, необразованная женщина-крестьянка успела подчинить себе железный характер
графа, могущественного вельможи в государстве.
Генерал этот, изумленный внезапною немилостью государя, обратился к
графу Кутайсову, объяснив несправедливость и клевету Аракчеева. Кутайсов был в то
время в ссоре с последним и потому поспешил открыть истину государю.
Только Миша лишился ласк Алексей Андреевича: последний первое
время даже не выносил его присутствия, что Настасья Федоровна хорошо понимала и старалась избавить от него
графа.
Во
время этих, всегда коротких, визитов
граф очень мало разговаривал с Натальей Федоровной, всегда выходившей к нему по приказанию родителей, беседуя больше с Федором Николаевичем, и только сладко на нее посматривал и смачно целовал здороваясь и прощаясь протягиваемую ему миниатюрную ручку.
Время, между тем, шло. Прошло уже несколько месяцев,
граф продолжал бывать, но не повторял даже намека.
На дворе были «святки», до Крещения оставалось несколько дней. Праздником и отсутствием
графа, находившегося в Петербурге, объяснялось это веселье.
Граф Алексей Андреевич уже около трех месяцев не был в своей «столице», как остряки того
времени называли Грузино.
Последнее действительно представляло даже и в это
время целый городок и городок далеко не русский, так как последние отличаются и теперь, а не только тогда, неряшливостью и беспорядочностью постройки; здесь же царила симметрия, без которой
граф Аракчеев не представлял себе даже понятия о красоте.
Первое
время Егор Егорович подумал, не ошибается ли Минкина, что подозрительный прохожий и
граф — одно и то же лицо, но смена помощника управляющего, о «злоупотреблениях» которого в защиту
графа говорил неизвестному Воскресенский, подтверждала это предположение, да и костюм, описанный Настасьей Федоровной, в котором она узнала Алексея Андреевича, был именно костюмом прохожего.
Пронесся год, не принеся с собой никаких перемен в его жизни, разве усугубив тяжесть его положения; так как
граф за последнее
время редко навещал Грузино, а полновластная Настасья на свободе предавалась бесшабашным кутежам, требуя, чтобы он разделял их с нею и отвечал на ее давно уже надоевшие ему да к тому же еще пьяные ласки.
Нищие собирались обыкновенно во
время отсутствия
графа по делам службы, но однажды он, вернувшись ранее обыкновенного, застал выходящими со двора несколько десятков оборванцев.
Собственно, особенных сборов для этого никаких не требовалось, так как в грузинском доме была уже давно устроена и меблирована половина графини, и само приказание готовиться к отъезду, а не просто назначение
времени его, как это делалось
графом обыкновенно, доказывало, что Алексей Андреевич неохотно покидал Петербург.
Только в одном из докладов
графу помощника управляющего Воскресенского появилось краткое известие: «А Настасья Федоровна, за последнее
время, все прихварывает».
— И дело, что не болтаешь вздору ребенку, что он поймет теперь, вырастет, будет еще
время растолковать ему, — задумчиво отвечал
граф.
Наталья Федоровна проводила дни в своей комнате, гуляла и, встречаясь с мужем во
время утреннего и вечернего чая, завтрака, обеда и ужина, была по-прежнему ласкова и только чаще прежнего жаловалась на свое нездоровье, но эти жалобы, ввиду близости Минкиной, не особенно трогали
графа.
Время неслось для них чрезвычайно быстро, наступила вторая половина сентября; пронесся слух, что 10 октября
граф и графиня покинут Грузино и отправятся в Петербурге.
— Посмеяться никогда не ушло
время, расскажите вы… хотя, вы правы, должна бы рассказать она, — прогнусил
граф.
Отсутствие
графа даже радовало ее, образовавшаяся между ними за последнее
время с той роковой ночи, когда она выслушала исповедь Настасьи, по день похорон ее отца, когда она впервые после долгой разлуки увидала Николая Павловича Зарудина, пропасть делала постоянное общение с ним почти невыносимым.
По приезде домой, Наталья Федоровна узнала, что
граф во
время ее отсутствия вернулся из Грузина и, не раздеваясь, немедленно поскакал во дворец.
В то
время, когда в доме
графа Аракчеева разыгрывалась глухая драма скрытых страданий его молодой жены, задрапированная блеском и наружным деланным счастьем и довольством беспечной светской жизни, в то
время, когда на Васильевском острове, в доме Бахметьевой, зрело зерно другой светской драмы будущего, село Грузино служило театром иной грубой, откровенной по своему цинизму, кровавой по своему исполнению, возмутительной драмы, главными действующими лицами которой были знакомые нам Настасья Минкина, Агафониха, Егор Егорович и Глаша.
К явным изменам
графа своей жене, почти на ее глазах, даже с подругою ее девичества — с чем графиня почти примирилась, присоединились с некоторого
времени со стороны Алексея Андреевича сцены ревности и оскорбления ее неосновательными подозрениями.
К числу реформ славного Александровского
времени, реформ, которые исключительно осуществлены
графом Алексеем Андреевичем Аракчеевым, принадлежит и даже занимает среди них первое место осуществление уже известной нам «царственной мечты» — учреждение военных поселений, которые должны были образовать резерв войск и обязанны заниматься сельским хозяйством, содержать себя и, неся военную службу, быть всегда готовыми к бою.
Настасья Федоровна, живавшая, впрочем, по зимам подолгу в Петербурге, тоже чувствовала эту томительную скуку, особенно во
время отсутствия
графа, занятого по горло делами, и срывала свою злость по-прежнему на окружавших ее безответных крепостных девушках.
Все это она с прежним искусством скрывала от зоркого глаза
графа, положительно ослепленного за последнее
время хитрой женщиной.
Похороны совершились с необычайною помпою. Для гроба с бренными останками властной экономки было приготовлено место в одном из приделов грузинской церкви, плита с трогательною надписью, выражавшею нежность чувств всесильного
графа и его безысходное горе о невозвратимой утрате, должна была на вечные
времена обессмертить память покойной.
Самому Петру Андреевичу не раз приходилось, во
время легкого недомогания
графа, пить с ним за компанию ромашку.
Эта отвратительная сцена, могущая найти себе оправдание лишь в той мучительной сердечной боли, какую должен был испытать при обнаруженных изменах покойной, почти, за последнее
время, боготворимой им женщины,
граф Алексей Андреевич, этот «жестокосердный идеалист», каким он остался до конца своей жизни, казалось, утешила эту боль, а его самого примирила с жизнью.
Волхов в описываемое нами
время отличался обилием всевозможной рыбы и уловы всегда были многочисленны. Мелко и крепко сплетенные сети не давали возможности спастись от рыболова даже мелкой рыбешке, хотя самую мелочь, по приказу
графа Алексея Андреевича, бросали обратно в реку.
Большинство исторических источников, враждебно относящихся к деятельности
графа Аракчеева во
время царствования императора Александра Павловича, видят в этой заботе о здоровье
графа и советах ему ехать за границу лишь предлог деликатно удалить его от управления государственными делами, так как император Николай Павлович признал-де его деятельность вредною для России.
Во главе этой партии даже стоял крестник
графа Петр Андреевич Клейнмихель, обязанный Аракчееву всей своей карьерой. Что же касается до императора Николая Павловича, то он, как и брат его, Константин Павлович, высоко ценил заслуги и способности Алексея Андреевича, бывшего правой рукой их венценосного брата во все
время его царствования.
У
графа в кабинете сидел в то
время грузинский священник. Алексей Андреевич заставил того долго ждать своего крестника, наконец приказал пригласить его в кабинет.
— Не хочешь ли, братец, ромашки? — озадачил его вопросом
граф, намекая на то, что во
время заискивания им у него Петр Андреевич не раз во
время болезни Алексея Андреевича пивал с ним за компанию ромашку.
Прибежавший с берега Волхова в графский дом Петр Федоров застал
графа уже вставшим; он был одет в серый военного покроя сюртук на беличьем меху и ходил взад и вперед по своему обширному кабинету, пристально взглядывая по
временам на висевший на стене большой во весь рост портрет государя Александра Павловича работы Дау. Это было его обыкновенное утреннее занятие.