Неточные совпадения
Серый, одноэтажный дом, на углу Литейной и Кирочной, стоящий в его прежнем
виде и доныне, во время царствования императора Александра Павловича служил резиденцией «железного
графа», как называли современники Алексея Андреевича Аракчеева.
Сделал я
вид, что не поверил им, чтобы вельможа,
граф, дал им такое грязное поручение и всыпал обоим горячих да этапным порядком и препроводил к их непосредственному начальству.
В 1805 году Крестовский остров, ныне второстепенное место публичных гуляний, далеко не отличающееся никаким особенным изяществом, был, напротив того, сборным пунктом для самой блестящей петербургской публики, которая под звуки двух или трех военных оркестров, гуляла по широкой, очень широкой, усыпанной красноватым песком и обставленной зелеными деревянными диванчиками, дороге, шедшей по берегу зеркальной Невы, в
виду расположенных на противоположном берегу изящных дач камергера Зиновьева,
графа Лаваля и Дмитрия Львовича Нарышкина, тогдашнего обер-егермейстера.
Не имея возможности выслеживать государя Александра Павловича в его Капуе, то есть на даче у Нарышкиных,
граф Алексей Андреевич в то время, когда государь проводил время в обществе Марьи Антоновны, то беседуя с нею в ее будуаре, то превращаясь в послушного ученика, которому веселая хозяйка преподавала игру на фортепиано, то прогуливаясь с нею в ее раззолоченном катере по Неве, в сопровождении другого катера, везшего весь хор знаменитой роговой музыки, царский любимец нашел, однако, способ не терять Александра Павловича из
виду даже и там, куда сам не мог проникнуть.
Дело представилось перед
графом в следующем
виде.
Самолюбивый до крайности, ревниво оберегавший честь своего, им же возвеличенного имени,
граф чрезвычайно боялся малейшего повода для светских сплетен, в которых он мог бы явиться в смешном
виде обманутого мужа.
В дверях появился бледный Семидалов. Его растерянный
вид не ускользнул от зоркости
графа.
Он хотел мстить оскорбившему его генералу, хотел мстить
графу Аракчееву и Настасье, насильно вырвавшим его из собственной его среды и бросившим в среду, совершенно ему чуждую. И все это только для своих корыстных и прихотливых
видов.
Он принял членов совета с печальным и недовольным
видом, повторил то, что поручил уже сказать
графу Милорадовичу, добавив, что решение его неизменно.
— Долгов, — продолжал с глубокомысленным
видом граф, — как сам про себя говорит, — человек народа, демократ, чувствующий веяние минуты… (Долгов действительно это неоднократно говорил Хвостикову, поэтому тот и запомнил его слова буквально.) А Бегушев, например, при всем его уме, совершенно не имеет этого чутья, — заключил граф.
В холодном тоне князя, с которым он с ним поздоровался, в смущенном
виде графа Ратицына и чересчур крепком пожатии руки, которым он наградил его, Бобров с проницательностью влюбленного, скорее сердцем, нежели умом, угадал, что ходатайство графа уже было предъявлено и что последний потерпел, быть может, для него, Боброва, крайне унизительное фиаско.
Неточные совпадения
Стародум(распечатав и смотря на подпись).
Граф Честан. А! (Начиная читать, показывает
вид, что глаза разобрать не могут.) Софьюшка! Очки мои на столе, в книге.
— Говорят, что кто больше десяти раз бывает шафером, тот не женится; я хотел десятый быть, чтобы застраховать себя, но место было занято, — говорил
граф Синявин хорошенькой княжне Чарской, которая имела на него
виды.
— Ясновельможный пан! как же можно, чтобы
граф да был козак? А если бы он был козак, то где бы он достал такое платье и такой
вид графский!
Между тем
граф серьезных намерений не обнаруживал и наконец… наконец… вот где ужас! узнали, что он из «новых» и своим прежним правительством был — «mal vu», [на подозрении (фр.).] и «эмигрировал» из отечества в Париж, где и проживал, а главное, что у него там, под голубыми небесами, во Флоренции или в Милане, есть какая-то нареченная невеста, тоже кузина… что вся ее фортуна («fortune» — в оригинале) перейдет в его род из того рода, так же как и
виды на карьеру.
Главные качества
графа Ивана Михайловича, посредством которых он достиг этого, состояли в том, что он, во-первых, умел понимать смысл написанных бумаг и законов, и хотя и нескладно, но умел составлять удобопонятные бумаги и писать их без орфографических ошибок; во-вторых, был чрезвычайно представителен и, где нужно было, мог являть
вид не только гордости, но неприступности и величия, а где нужно было, мог быть подобострастен до страстности и подлости; в-третьих, в том, что у него не было никаких общих принципов или правил, ни лично нравственных ни государственных, и что он поэтому со всеми мог быть согласен, когда это нужно было, и, когда это нужно было, мог быть со всеми несогласен.