Неточные совпадения
Последнее, не достигнув еще полудня, целым снопом блестящих лучей вырвалось в зеркальные окна Зимнего дворца и освещало ряд великолепных комнат, выходивших
на площадь, среди которой не возвышалась еще, как ныне, грандиозная колонна, так как тот, о которым напоминает она всем истинно русским людям, наполняя их сердца благоговением,
был жив и царствовал
на радость своим подданным и
на удивление и поклонение освобожденной им Европы.
Хрущев оказался, хотя и не особенно скомпрометированным, ни показаниями остальных обвиняемых, ни найденными и арестованными бумагами и перепиской заговорщиков, но участие его в заговоре не
было тайной; не
было тайной и то, что он, переодетый,
был 14 декабря
на Сенатской
площади, но проявил ли он чем-нибудь еще большим свою преступную деятельность — об этом не знали.
Здесь, под смертельными угрозами, они принудили архимандрита, настоятеля монастыря, выйти с крестным ходом
на городскую
площадь и привести всех их к присяге, чтобы действовать всем им заодно и друг другу не изменять, за что архимандрит впоследствии
был лишен монастыря и предан уголовному суду.
На площадь, между тем, привели еще двух офицеров: одного заведывающего полковыми мастерскими, а другого из немцев, но их уже не убили, а отдали под арест к Панаеву, который успел убедить поселян, что все офицеры, которых они подозревают,
будут примерно наказаны самим государем, а если они убьют их, то сами за это поплатятся.
Немедленно после подписи майор, а за ним и другие
были выведены
на площадь.
Поселяне сказали ему «вставай» и повели через
площадь обратно
на гауптвахту, говоря, что
на другой день таким же образом
будут допрашивать и других арестованных.
Что
на самом деле представляла для него эта жизнь, что сулила ему его будущность? Конечной целью его существования
было искупление им вины перед государем и отечеством за кратковременное заблуждение, окончившееся бытностью его в числе заговорщиков
на Сенатской
площади 14 декабря 1825 года.
В толпе шулеров, очищающих Нижний от грязи во время холеры, старался с метлой в руках бритый, как актер, пожилой франт в котелке и модном пальто. Это
было на площади против ярмарочного театра. Проезжал мимо Баранов и остановился. К нему подошел пристав:
Я вышел на площадь. Красными точками сквозь туман мерцали фонари двух-трех запоздавших торговок съестными припасами. В нескольких шагах от двери валялся в грязи человек, тот самый, которого «убрали» по мановению хозяйской руки с пола трактира… Тихо
было на площади, только сквозь кой-где разбитые окна «Каторги» глухо слышался гомон, покрывавшийся то октавой Лаврова, оравшего «многую лету», то визгом пьяных «теток»:
Неточные совпадения
«Скажи, служивый, рано ли // Начальник просыпается?» // — Не знаю. Ты иди! // Нам говорить не велено! — // (Дала ему двугривенный). //
На то у губернатора // Особый
есть швейцар. — // «А где он? как назвать его?» // — Макаром Федосеичем… //
На лестницу поди! — // Пошла, да двери заперты. // Присела я, задумалась, // Уж начало светать. // Пришел фонарщик с лестницей, // Два тусклые фонарика //
На площади задул.
Не ветры веют буйные, // Не мать-земля колышется — // Шумит,
поет, ругается, // Качается, валяется, // Дерется и целуется // У праздника народ! // Крестьянам показалося, // Как вышли
на пригорочек, // Что все село шатается, // Что даже церковь старую // С высокой колокольнею // Шатнуло раз-другой! — // Тут трезвому, что голому, // Неловко… Наши странники // Прошлись еще по
площади // И к вечеру покинули // Бурливое село…
На площадь на торговую // Пришел Ермило (в городе // Тот день базарный
был), // Стал
на воз, видим: крестится,
Дело в том, что она продолжала сидеть в клетке
на площади, и глуповцам в сладость
было, в часы досуга, приходить дразнить ее, так как она остервенялась при этом неслыханно, в особенности же когда к ее телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.
В этот день весь Глупов
был пьян, а больше всех пятый Ивашко. Беспутную оную Клемантинку посадили в клетку и вывезли
на площадь; атаманы-молодцы подходили и дразнили ее. Некоторые, более добродушные, потчевали водкой, но требовали, чтобы она за это откинула какое-нибудь коленце.