— Я никогда не видела его таким. Он говорил сначала спокойно. Он говорил о вас. Он
не говорил о вас ничего дурного; сказал только, что вы человек впечатлительный и увлекающийся и что я не могу надеяться на вас. Он просто сказал, что вы меня бросите, потому что вам скоро надоест возиться со мной…
Неточные совпадения
Я видел, что она уже падает в ту бездну,
о которой
говорил мне Бессонов, если уже совсем
не упала туда.
— Я
не позволю вам заикаться
о моей сестре. Если есть у вас право на эту женщину, — пусть правда то, что вы мне
говорили о ней, пусть она пала, пусть десятки люден имеют на нее такие же права, как вы, — у вас есть право на нее, но у вас нет прав на мою сестру. Я запрещаю вам
говорить ей что-нибудь
о сестре! Слышите?
Ровно в одиннадцать часов зазвенел колокольчик. Через минуту она в первый раз показалась на пороге моей комнаты.
О, как я помню ее бледное лицо, когда она, волнуясь и стыдясь (да, стыд сменил ее вчерашнее выражение), молча стояла в дверях! Она точно
не смела войти в эту комнату, где нашла потом свое счастье, единственную свою светлую полосу жизни и… гибель.
Не ту гибель,
о которой
говорил Бессонов… Я
не могу писать об этом. Я подожду и успокоюсь.
Она как будто
не заметила моего вопроса. Неуловимая тень пробежала по ее лицу, и, на мгновение сомкнув губы, как будто что-то поразило ее, она продолжала
говорить. Она
говорила тогда
о Гельфрейхе, и я видел, что она подыскивает сказать что-нибудь, чтобы заговорить меня и замять мой вопрос. Наконец она замолчала.
—
Не нужно, Сергей Васильевич, благодарю вас, — ответила Надежда Николаевна, — я дойду и одна. Провожатых мне
не нужно, а… с вами, — тихо договорила она, — мне
говорить не о чем.
— Я сам
не знаю, что мешает мне
говорить о ней просто. Между ними что-то есть. Я
не знаю, что…
Если бы я наверное знал, что ее будут читать только Соня и Гельфрейх, то и тогда я
не стал бы
говорить здесь
о прошлом Надежды Николаевны: они оба знают это прошлое хорошо.
Я слушал ее тяжелую исповедь и рассказ
о своих бедствиях, самых страшных бедствиях, которые только может испытать женщина, и
не обвинение шевелилось в моей душе, а стыд и унизительное чувство человека, считающего себя виновным в зле,
о котором ему
говорят.
Я ни разу
не говорил с нею
о том, что происходило в моей душе.
Я пойду к ней и
поговорю с нею. Я соберу все свои силы и буду
говорить спокойно. Пусть она выбирает между мною и им. Я скажу только правду, скажу, что ей нельзя рассчитывать на этого впечатлительного человека, который сегодня думает
о ней, а завтра его поглотит что-нибудь другое, и она будет забыта. Иду! Так или иначе, а это нужно кончить. Я слишком измучен и больше
не могу…
Она улыбалась, и плакала, и целовала мои руки, и прижималась ко мне. И в ту минуту во всем мире
не было ничего, кроме нас двоих. Она
говорила что-то
о своем счастии и
о том, что она полюбила меня с первых же дней нашего знакомства и убегала от меня, испугавшись этой любви; что она
не стоит меня, что ей страшно связать мою судьбу со своей; и снова обнимала меня и снова плакала счастливыми слезами. Наконец она опомнилась.
Какие пустяки!.. Это
не то; это
не тот вопрос,
о котором
говорит Гельфрейх.
Левин был благодарен Облонскому за то, что тот со своим всегдашним тактом, заметив, что Левин боялся разговора о Щербацких, ничего
не говорил о них; но теперь Левину уже хотелось узнать то, что его так мучало, но он не смел заговорить.
В этот вечер Нехаева не цитировала стихов, не произносила имен поэтов,
не говорила о своем страхе пред жизнью и смертью, она говорила неслыханными, нечитанными Климом словами только о любви.
— Гм… Видите ли, Сергей Александрыч, я приехал к вам, собственно, по делу, — начал Веревкин, не спуская глаз с Привалова. — Но прежде позвольте один вопрос… У вас не заходила речь обо мне, то есть старик Бахарев ничего вам
не говорил о моей особе?
Неточные совпадения
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и
говорю ему: «Слышали ли вы
о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая,
не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами!
не дадите ни слова
поговорить о деле. Ну что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
Хлестаков. Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я
не знаю, однако ж, зачем вы
говорите о злодеях или
о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы
не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет ни копейки.
О! я шутить
не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я
не посмотрю ни на кого… я
говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть
не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Городничий (в сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение).В Саратовскую губернию! А? и
не покраснеет!
О, да с ним нужно ухо востро. (Вслух.)Благое дело изволили предпринять. Ведь вот относительно дороги:
говорят, с одной стороны, неприятности насчет задержки лошадей, а ведь, с другой стороны, развлеченье для ума. Ведь вы, чай, больше для собственного удовольствия едете?