Неточные совпадения
— И как хотите, господа, — своим полным, самоуверенным голосом заявил смотритель. —
Дело вовсе не в сапогах, а в духе
армии. Хорош дух, — и во всяких сапогах разобьешь врага.
Мне много еще придется говорить о нем, теперь же отмечу только: главное руководство всем санитарным
делом в нашей огромной
армии принадлежало бывшему губернатору, — человеку, совершенно невежественному в медицине и на редкость нераспорядительному; инспектором госпиталей был бывший полицмейстер, — и что удивительного, если врачебные учреждения он инспектировал так же, как, вероятно, раньше «инспектировал» улицы и трактиры города Иркутска?
В том сложном, большом
деле, которое творилось вокруг, всего настоятельнее требовалась живая эластичность организации, умение и желание приноровить данные формы ко всякому содержанию. Но огромное, властное бумажное чудовище опутывало своими сухими щупальцами всю
армию, люди осторожными, робкими зигзагами ползали среди этих щупальцев и думали не о
деле, а только о том, как бы не задеть щупальца.
Генерал Трепов был главным начальником всей санитарной части
армии. Какими он обладал данными для заведования этою ответственною частью, навряд ли мог бы сказать хоть кто-нибудь. В начальники санитарной части он попал не то из сенаторов, не то из губернаторов, отличался разве только своею поразительною нераспорядительностью, в
деле же медицины был круглый невежда. Тем не менее генерал вмешивался в чисто медицинские вопросы и щедро рассыпал выговоры врачам за то, в чем был совершенно некомпетентен.
Громадный запас врачебных сил с роковою правильностью каждый раз оказывался совершенно неиспользованным, и
дело ухода за ранеными обставлялось так, как будто на всю нашу
армию было всего несколько десятков врачей.
В неудаче
дела одни винили Куропаткина, другие — командовавшего второй
армией Гриппенберга.
Канонада с каждым
днем усиливалась. Робко и осторожно, как будто сама себе не доверяя, по
армии стала распространяться волнующая весть: японцы обходят наш правый фланг.
Палинпу мы не нашли и заночевали в встречной деревне, битком набитой войсками. Офицеры рассказывали, что
дела наши очень хороши, что центр вовсе не прорван; обходная
армия Ноги с огромными потерями отброшена назад; почта, контроль и казначейство переводятся обратно в Хуньхепу.
И во все последующие
дни, во все время тяжелого отступления,
армия наша кишела пьяными.
Слово — сила… Говорить побольше, как можно больше громких, грозных «поддерживающих дух» слов — это было самое главное. И не важно было, что
дела все время жестоко насмехаются над словами, — ничего! Только еще суровее нахмурить брови, еще значительнее и зловещее произнести угрожающее слово… При самом своем приезде Куропаткин заявил, что мир будет заключен только в Токио, — а уж через несколько месяцев вся русская
армия горько-насмешливо напевала...
Мы простояли в Чантафу двое суток. Пришла весть, что Куропаткин смещен и отозван в Петербург. Вечером наши госпитали получили приказ от начальника санитарной части третьей
армии, генерала Четыркина. Нашему госпиталю предписывалось идти на север, остановиться у разъезда № 86, раскинуть там шатер и стоять до 8 марта, а тогда, в двенадцать часов
дня (вот как точно!), не ожидая приказания, идти в Гунчжулин.
Но
день шел за
днем, — невероятное оказывалось верным: грозный флот, который так восхваляли, веру в который так усиленно старались вселить в
армию, — флот этот, словно игрушечный, разлетелся в куски под дальнобойными орудиями Того, не принесши японцам никакого вреда.
Телеграммы шли все самые противоречивые: одна — за мир, другая — за войну. Окончательное заседание постоянно отсрочивалось. Вдруг приносилась весть: «Мир заключен!» Оказывалось, неправда. Наконец, полетели черные, зловещие телеграммы: Витте не соглашается ни на какие уступки, ему уже взято место на пароходе, консультант профессор Мартенс упаковывает свои чемоданы… Прошел слух, что командующие
армиями съехались к Линевичу на военный совет, что на
днях готовится наступление.
Многие мундиры, полушубки и валенки были уж так заношены, что совершенно не годились в
дело. Написали требование на новые вещи. И тут открылось поразительное обстоятельство: запаса теплой одежды в
армии больше не было!
Когда же домой? Всех томил этот вопрос, все жадно рвались в Россию. Солдатам
дело казалось очень простым: мир заключен, садись в вагоны и поезжай. Между тем
день шел за
днем, неделя за неделею. Сверху было полное молчание. Никто в
армии не знал, когда его отправят домой. Распространился слух, что первым идет назад только что пришедший из России тринадцатый корпус… Почему он? Где же справедливость? Естественно было ждать, что назад повезут в той же очереди, в какой войска приходили сюда.
Неточные совпадения
За десять лет до прибытия в Глупов он начал писать проект"о вящем [Вящий (церковно-славянск.) — большой, высший.]
армии и флотов по всему лицу распространении, дабы через то возвращение (sic) древней Византии под сень российския державы уповательным учинить", и каждый
день прибавлял к нему по одной строчке.
Говорят вон, в Севастополе, сейчас после Альмы, [После поражения русской
армии в сражении на реке Альме 8 сентября 1854 г. во время Крымской войны (1853–1856).] умные-то люди уж как боялись, что вот-вот атакует неприятель открытою силой и сразу возьмет Севастополь; а как увидели, что неприятель правильную осаду предпочел и первую параллель открывает, так куды, говорят, обрадовались и успокоились умные-то люди-с: по крайности на два месяца, значит,
дело затянулось, потому когда-то правильной-то осадой возьмут!
— Записан! А мне какое
дело, что он записан? Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в
армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон. [Шаматон (разг., устар.) — гуляка, шалопай, бездельник.] Записан в гвардии! Где его пашпорт? подай его сюда.
За несколько
дней до разгрома
армии Самсонова Харламов предложил Самгину листок папиросной бумаги.
— «
Армия спасения». Знаете: генерал Бутс и старые
девы поют псалмы, призывая каяться в грехах… Я говорю — не так? — снова обратился он к Марине; она ответила оживленно и добродушно: