Неточные совпадения
В солдатских вагонах
шло непрерывное пьянство. Где, как доставали солдаты водку, никто не знал, но водки у них было сколько угодно. Днем и ночью из вагонов неслись песни, пьяный говор, смех. При отходе поезда от
станции солдаты нестройно и пьяно, с вялым надсадом, кричали «ура», а привыкшая к проходящим эшелонам публика молча и равнодушно смотрела
на них.
Мы «перевалили через Урал». Кругом
пошли степи. Эшелоны медленно ползли один за другим, стоянки
на станциях были бесконечны. За сутки мы проезжали всего полтораста — двести верст.
Проехали мы Красноярск, Иркутск, поздно ночью прибыли
на станцию Байкал. Нас встретил помощник коменданта, приказано было немедленно вывести из вагонов людей и лошадей; платформы с повозками должны были
идти на ледоколе неразгруженными.
До трех часов ночи мы сидели в маленьком, тесном зальце
станции. В буфете нельзя было ничего получить, кроме чаю и водки, потому что в кухне
шел ремонт.
На платформе и в багажном зальце вповалку спали наши солдаты. Пришел еще эшелон; он должен был переправляться
на ледоколе вместе с нами. Эшелон был громадный, в тысячу двести человек; в нем
шли на пополнение частей запасные из Уфимской, Казанской и Самарской губерний; были здесь русские, татары, мордвины, все больше пожилые, почти старые люди.
Вечером
на небольшой
станции опять скопилось много эшелонов. Я ходил по платформе. В голове стояли рассказы встречных раненых, оживали и одевались плотью кровавые ужасы, творившиеся там. Было темно, по небу
шли высокие тучи, порывами дул сильный, сухой ветер. Огромные сосны
на откосе глухо шумели под ветром, их стволы поскрипывали.
В Маньчжурии нам дали новый маршрут, и теперь мы ехали точно по этому маршруту; поезд стоял
на станциях положенное число минут и
шел дальше. Мы уже совсем отвыкли от такой аккуратной езды.
Оно сбылось. Опять
на каждой
станции,
на каждом разъезде
пошли бесконечные остановки. Не хватало ни кипятку для людей, ни холодной воды для лошадей, негде было купить хлеба. Люди голодали, лошади стояли в душных вагонах не поенные… Когда по маршруту мы должны были быть уже в Харбине, мы еще не доехали до Цицикара.
Под вечер мы получили из штаба корпуса приказ: обоим госпиталям немедленно двинуться
на юг, стать и развернуться у
станции Шахе. Спешно увязывались фуры, запрягались лошади. Солнце садилось;
на юге, всего за версту от нас, роями вспыхивали в воздухе огоньки японских шрапнелей, перекатывалась ружейная трескотня. Нам предстояло
идти прямо туда.
Мы двинулись к железной дороге и
пошли вдоль пути
на юг. Валялись разбитые в щепы телеграфные столбы, по земле тянулась исковерканная проволока. Нас нагнал казак и вручил обоим главным врачам по пакету. Это был приказ из корпуса. В нем госпиталям предписывалось немедленно свернуться, уйти со
станции Шахе (предполагалось, что мы уж там) и воротиться
на прежнее место стоянки к
станции Суятунь.
Поздно вечером 14 марта наши два и еще шесть других подвижных госпиталей получили от генерала Четыркина новое предписание, — завтра, к 12 ч. дня, выступить и
идти в деревню Лидиатунь. К приказу были приложены кроки местности с обозначением главных деревень по пути. Нужно было
идти тридцать верст
на север вдоль железной дороги до
станции Фанцзятунь, а оттуда верст двадцать
на запад.
Мимо нас проводили с позиций
на станцию партии пленных японцев и хунхузов. Вместе с ними под конвоем
шли и обезоруженные русские солдаты. Мы спрашивали конвойных...
Мир был ратифирован. В середине октября войска
пошли на север,
на зимние стоянки. Наш корпус стал около
станции Куанчендзы.
Мы были верст за сорок от Иркутска. В вагон вошел взволнованный кондуктор и сообщил, что
на станции Иркутск
идет бой, что несколько тысяч черкесов осаждают вокзал.
На станциях солдаты прямо
шли в зал первого-второго класса, рассаживались за столами, пили у буфета водку. Продажа водки нижним чинам, сколько я знаю, была запрещена, но буфетчики с торопливою готовностью отпускали солдатам водки, сколько они ни требовали. Иначе дело кончалось плохо: солдаты громили буфет и все кругом разносили вдребезги. Мы проехали целый ряд
станций, где уж ничего нельзя было достать: буфеты разгромлены, вся мебель в зале переломана, в разбитые окна несет сибирским морозом.
Настал сочельник. По-прежнему в эшелоне
шло пьянство.
На станции солдаты избивали начальников
станций и машинистов, сами переговаривались по телефону об очистке пути, требовали жезла и, если не получали, заставляли машиниста ехать без жезла. Мы жестоко мерзли в нашем пульмановском вагоне. Накануне ночью, когда
на дворе было 38° морозу, мальчик-истопник заснул, трубы водяного отопления замерзли и полопались. Другого вагона мы нигде не могли получить.
Дальше мы поехали с почтовым поездом. Но двигался поезд не быстрее товарного, совсем не по расписанию. Впереди нас
шел воинский эшелон, и солдаты зорко следили за тем, чтоб мы не ушли вперед их.
На каждой
станции поднимался шум, споры. Станционное начальство доказывало солдатам, что почтовый поезд нисколько их не задержит. Солдаты ничего не хотели слушать.
Тетушки ждали Нехлюдова, просили его заехать, но он телеграфировал, что не может, потому что должен быть в Петербурге к сроку. Когда Катюша узнала это, она решила
пойти на станцию, чтобы увидать его. Поезд проходил ночью, в 2 часа. Катюша уложила спать барышень и, подговорив с собою девочку, кухаркину дочь Машку, надела старые ботинки, накрылась платком, подобралась и побежала на станцию.
Неточные совпадения
— Ты поди, душенька, к ним, — обратилась Кити к сестре, — и займи их. Они видели Стиву
на станции, он здоров. А я побегу к Мите. Как
на беду, не кормила уж с самого чая. Он теперь проснулся и, верно, кричит. — И она, чувствуя прилив молока, скорым шагом
пошла в детскую.
Катавасов, войдя в свой вагон, невольно кривя душой, рассказал Сергею Ивановичу свои наблюдения над добровольцами, из которых оказывалось, что они были отличные ребята.
На большой
станции в городе опять пение и крики встретили добровольцев, опять явились с кружками сборщицы и сборщики, и губернские дамы поднесли букеты добровольцам и
пошли за ними в буфет; но всё это было уже гораздо слабее и меньше, чем в Москве.
Уж мы различали почтовую
станцию, кровли окружающих ее саклей, и перед нами мелькали приветные огоньки, когда пахнул сырой, холодный ветер, ущелье загудело и
пошел мелкий дождь. Едва успел я накинуть бурку, как повалил снег. Я с благоговением посмотрел
на штабс-капитана…
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел
идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в город. Дорогой
на станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
На дачу он приехал вечером и
пошел со
станции обочиной соснового леса, чтоб не
идти песчаной дорогой: недавно по ней провезли в село колокола, глубоко измяв ее людями и лошадьми. В тишине
идти было приятно, свечи молодых сосен курились смолистым запахом, в просветах между могучими колоннами векового леса вытянулись по мреющему воздуху красные полосы солнечных лучей, кора сосен блестела, как бронза и парча.