Неточные совпадения
Я узнал, что в присутствии генерала я не имею права курить, без его разрешения не имею права сесть. Я узнал, что мой главный
врач имеет право посадить меня на неделю под арест. И это без всякого права апелляции, даже без права потребовать объяснения по поводу ареста. Сам я имел подобную же власть над подчиненными мне нижними чинами. Создавалась какая-то особая атмосфера, видно было, как люди пьянели от власти над людьми, как их
души настраивались на необычный, вызывавший улыбку лад.
Везде сидели бездарные врачи-чиновники с бумажными
душами, прошедшие путь военной муштровки до полного обезличения.
Наши начальники-врачи на свежую
душу производили впечатление поражающее. Я бы не взялся изобразить их в беллетристической форме. Как бы ни смягчать действительность, как бы ни затемнять краски, — всякий бы, прочитав, сказал: это злобный шарж, пересоленная карикатура, таких людей в настоящее время быть не может.
И сами мы,
врачи из запаса, думали, что таких людей, тем более среди
врачей, давно уже не существует. В изумлении смотрели мы на распоряжавшихся нами начальников-врачей, «старших товарищей»… Как будто из седой старины поднялись тусклые, жуткие призраки с высокомерно-бесстрастными лицами, с гусиным пером за ухом, с чернильными мыслями и бумажною
душою. Въявь вставали перед нами уродливые образы «Ревизора», «Мертвых
душ» и «Губернских очерков».
Одно, только одно горячее, захватывающее чувство можно было усмотреть в бесстрастных
душах врачебных начальников, — это благоговейно-трепетную любовь к бумаге. Бумага была все, в бумаге была жизнь, правда, дело… Передо мною, как живая, стоит тощая, лысая фигура одного дивизионного
врача, с унылым, сухим лицом. Дело было в Сыпингае, после мукденского разгрома.
Мы возражали яро. Глухота больного несомненна. Но допустим даже, что она лишь в известной степени вероятна, — какое преступление главный
врач берет на
душу, отправляя на боевую службу, может быть, глухого, да к тому еще хромого солдата. Но чем больше мы настаивали, тем упорнее стоял главный
врач на своем: у него было «внутреннее убеждение», — то непоколебимое, не нуждающееся в фактах, опирающееся на нюх «внутреннее убеждение», которым так сильны люди сыска.
Чем больше я приглядывался к «особенностям военно-медицинской службы», тем яснее становилось, что эти особенности, — отчасти путем отбора, отчасти путем пересоздания человеческой
души, должны были выработать, действительно, совсем особый тип
врача.
Профаны видели, что перед ними — больные люди, а для
врачей, затемненных их вытравляющею
душу «опытностью», все это были только лодыри и лодыри.
Помощник дивизионного
врача был человек с живою
душою. Своим дряхлым и туповатым патроном он вертел, как хотел. Но тут, в первый раз за всю их совместную службу, дивизионный
врач сверкнул глазами и рявкнул на него...
— Да ведь в ней для него вся
душа госпиталя!
Врачи, аптека, палаты, — это только неважные придатки к канцелярии! Бедняга-письмоводитель работает у нас по двадцать часов в сутки, — пишет, пишет… Мы живем с главным
врачом в соседних фанзах, встречаемся десяток раз в день, а ежедневно получаем от него бумаги с «предписаниями»… Посмотрели бы вы его приказы по госпиталю, — это целые фолианты!
Главный
врач всех нас в
душе ненавидел, мы, не стесняясь, смеялись при нем над наградами, но он все-таки представлял нас к орденам, потому что это было выгодно; если отличились все его подчиненные, — ясно, и сам он заслуживал награды.
Неточные совпадения
Долго спрашивал ее муж, долго передавала она, как больная
врачу, симптомы грусти, высказывала все глухие вопросы, рисовала ему смятение
души и потом — как исчезал этот мираж — все, все, что могла припомнить, заметить.
— «
Врача родшая, уврачуй
души моея многолетние страсти! Стенания от сердца приношу ти непрестанно, усердствуй, владычице!»
При лазарете старший [Он же заведующий медицинскою частью.] и младший
врачи, два фельдшера, повивальная бабка (одна на два округа) и прислуги, страшно вымолвить, 68
душ: 48 мужчин и 20 женщин.
В
душе у меня ярость шипела, и прежде всего потому, что я ровным счетом понятия никакого не имею о том, как готовить раствор морфия для подкожного впрыскивания. Я
врач, а не фельдшерица!
В лице Гаврилы явился тот «хороший человек», с которым Мухоедов отводил
душу в минуту жизни трудную, на столе стоял микроскоп, с которым он работал, грудой были навалены немецкие руководства, которые Мухоедов выписывал на последние гроши, и вот в этой обстановке Мухоедов день за днем отсиживается от какого-то Слава-богу и даже не мечтает изменять своей обстановки, потому что пред его воображением сейчас же проносится неизбежная тень директора реального училища, Ваньки Белоносова, катающегося на рысаках, этих
врачей, сбивающих круглые капитальцы, и той суеты-сует, от которой Мухоедов отказался, предпочитая оставаться неисправимым идеалистом.