Неточные совпадения
Однажды входит он в канцелярию своего госпиталя. Когда
главный врач (пользующийся правами командира части) входил в канцелярию, офицер-смотритель обыкновенно командовал сидящим писарям: «встать!» Когда вошел Васильев, смотритель этого не сделал.
За Давыдовым по пятам всюду следовал смотритель, офицер-поручик, взятый из запаса. До призыва он служил земским начальником. Рассказывали, что, благодаря большой протекции, ему удалось избежать строя и попасть в смотрители госпиталя. Был это полный, красивый мужчина лет под тридцать, — туповатый, заносчивый и самовлюбленный, на редкость ленивый и нераспорядительный. Отношения с
главным врачом у него были великолепные. На будущее он смотрел мрачно и грустно.
За оградою перрона наши солдаты складывали на землю мешки с овсом;
главный врач стоял около и считал мешки. К нему быстро подошел
офицер, ординарец штаба нашей дивизии.
Главный врач встретил знакомого
офицера, расспросил его насчет пути и опять повел нас сам, не беря проводника. Опять мы сбивались с дороги, ехали бог весть куда. Опять ломались дышла, и несъезженные лошади опрокидывали возы. Подходя к Сахотазе, мы нагнали наш дивизионный обоз. Начальник обоза показал нам новый приказ, по которому мы должны были идти на станцию Суятунь.
— Ваше превосходительство! Ну куда ему в строй? — вмешался
главный врач. —
Офицер он никуда не годный, строевую службу совсем забыл, притом трус отчаянный. А смотритель прекрасный… Уверяю вас, в строю он будет только вреден.
Команда султановского госпиталя голодала. Наш
главный врач крал вовсю, но он и смотритель заботились как о команде, так и о лошадях. Султанов крал так же, так же фабриковал фальшивые документы, но не заботился решительно ни о ком. Пища у солдат была отвратительная, жили они в холоде. Обозные лошади казались скелетами, обтянутыми кожей. Офицер-смотритель бил солдат беспощадно. Они пожаловались Султанову. Султанов затопал ногами и накричал на солдат.
Выписку и перевод из госпиталя больных
офицеров взял у нас на себя сам
главный врач. Он ужасно возмущался «трусостью и недобросовестностью» русских
офицеров, говорил...
Подали двенадцать повозок. Лошади фыркали и ржали, мелькали фонари.
Офицеры в своей палате играли в преферанс; поручик Шестов, с рукою на черной перевязи, лежал в постели и читал при свечке переводный роман Онэ.
Главный врач сказал
офицерам, чтоб они не беспокоились и спали ночь спокойно, — их он успеет отправить завтра утром.
Подобно
офицерам, и солдаты каждый свой шаг начинали считать достойным награды. В конце года, уже после заключения мира, наши госпитали были расформированы, и команды отправлены в полки. Солдаты уходили, сильно пьяные, был жестокий мороз, один свалился на дороге и заснул. Его товарищ воротился за полверсты назад и сказал, чтобы пьяного подобрали. Назавтра он является к
главному врачу и требует, чтоб его представили к медали «за спасение погибавшего».
Наш спутник, капитан Т., смотрел на все это и покусывал редкие усы. Это был боевой
офицер, с большим рубцом на шее от японской пули. Ни в каких взглядах мы с ним не сходились, но все-таки он мне ужасно нравился; чувствовался цельный человек, с настоящим мужеством в груди, с достоинством, которое ни перед чем не сломится. Во всем, что он говорил, чуялась искренность и,
главное, искание.
Неточные совпадения
Гвардейский
офицер потребовал, чтоб меня поставили на очную ставку с
главным доносителем.
— Каким же образом, — возразил мой допросчик, — дворянин и
офицер один пощажен самозванцем, между тем как все его товарищи злодейски умерщвлены? Каким образом этот самый
офицер и дворянин дружески пирует с бунтовщиками, принимает от
главного злодея подарки, шубу, лошадь и полтину денег? Отчего произошла такая странная дружба и на чем она основана, если не на измене или по крайней мере на гнусном и преступном малодушии?
На втором из этих обедов присутствовал и я, ласково приглашенный
главным лицом этой группы, в которой было несколько
офицеров, перешедших на фрегат «Диана» с фрегата «Паллада».
Несколько часов продолжалось это возмущение воды при безветрии и наконец стихло. По осмотре фрегата он оказался весь избит. Трюм был наполнен водой, подмочившей провизию, амуницию и все частное добро
офицеров и матросов. А
главное, не было более руля, который, оторвавшись вместе с частью фальшкиля, проплыл, в числе прочих обломков, мимо фрегата — «продолжать берег», по выражению адмирала.
— Что тебе, братец, за охота, — сказал добродушно Эссен, — делать из него писаря. Поручи мне это дело, я его запишу в уральские казаки, в
офицеры его выведем, — это
главное, потом своим чередом и пойдет, как мы все.