Неточные совпадения
Пришли два врача из султановского госпиталя. Один был оконфужен и зол,
другой посмеивался. Оказывается, и там инспектор распек всех, и там пригрозил дежурному врачу
арестом. Дежурный стал ему рапортовать: «Имею честь сообщить вашему превосходительству…» — Что?! Какое вы мне имеете право сообщать? Вы мне должны рапортовать, а не «сообщать»! Я вас на неделю под
арест!
Начальство за время боя в бараки не заглядывало, — теперь снова оно зачастило. Снова пошли распекания, угрозы
арестом и бестолковые, противоречащие
друг другу приказания.
Неточные совпадения
— При
аресте в селе Мокром, — припоминая, спросил прокурор, — все видели и слышали, как вы, выбежав из
другой комнаты, закричали: «Я во всем виновата, вместе в каторгу пойдем!» Стало быть, была уже и у вас в ту минуту уверенность, что он отцеубийца?
Но когда опрос перешел к защитнику, тот, почти и не пробуя опровергать показание, вдруг завел речь о том, что ямщик Тимофей и
другой мужик Аким подняли в Мокром, в этот первый кутеж, еще за месяц до
ареста, сто рублей в сенях на полу, оброненные Митей в хмельном виде, и представили их Трифону Борисовичу, а тот дал им за это по рублю.
Мы были уж очень не дети; в 1842 году мне стукнуло тридцать лет; мы слишком хорошо знали, куда нас вела наша деятельность, но шли. Не опрометчиво, но обдуманно продолжали мы наш путь с тем успокоенным, ровным шагом, к которому приучил нас опыт и семейная жизнь. Это не значило, что мы состарелись, нет, мы были в то же время юны, и оттого одни, выходя на университетскую кафедру,
другие, печатая статьи или издавая газету, каждый день подвергались
аресту, отставке, ссылке.
Я сел на место частного пристава и взял первую бумагу, лежавшую на столе, — билет на похороны дворового человека князя Гагарина и медицинское свидетельство, что он умер по всем правилам науки. Я взял
другую — полицейский устав. Я пробежал его и нашел в нем статью, в которой сказано: «Всякий арестованный имеет право через три дня после
ареста узнать причину оного и быть выпущен». Эту статью я себе заметил.
На
другой день после моего приезда уехал жандарм, и я впервые после
ареста очутился на воле.