«Надоели мне ее таинственные дела и странные знакомства», — ложась спать, подумал он о Марине сердито, как о жене. Сердился он и на себя; вчерашние думы казались ему наивными, бесплодными,
обычного настроения его они не изменили, хотя явились какие-то бескостные мысли, приятные своей отвлеченностью.
Одушевление Катерины Васильевны продолжалось, не ослабевая, а только переходя в постоянное, уже
обычное настроение духа, бодрое и живое, светлое. И, сколько ей казалось, именно это одушевление всего больше привлекало к ней Бьюмонта. А он уж очень много думал о ней, — это было слишком видно. Послушав два — три раза ее рассказы о Кирсановых, он в четвертый раз уже сказал:
Тут уже совершенно очевидно, что зачинщиков нет, что это просто стихийный взрыв, в котором прорвалась, так сказать, подпочва нашего
обычного настроения. Подавлять можно, но овладеть никто не умеет…
После события
обычное настроение — каковы бы ни были явные мысли — оставалось неизменно печальным, сурово безнадежным; и каждый раз, очнувшись от глубокой думы, он чувствовал так, как будто пережил он в эти часы бесконечно долгую и бесконечно черную ночь.
В этой естественной удали русского солдата, нет ни малейшей рисовки, это простое
обычное настроение людей, не знающих страха и презирающих опасность, а это настроение — залог победы.
Неточные совпадения
Лицо у меня горело, голос дрожал, на глаза просились слезы. Протоиерея удивило это
настроение, и он, кажется, приготовился услышать какие-нибудь необыкновенные признания… Когда он накрыл мою склоненную голову,
обычное волнение исповеди пробежало в моей душе… «Сказать, признаться?»
Прямо из трактира он отправился в театр, где, как нарочно, наскочил на Каратыгина [Каратыгин Василий Андреевич (1802—1853) — трагик, актер Александринского театра.] в роли Прокопа Ляпунова [Ляпунов Прокопий Петрович (ум. в 1611 г.) — сподвижник Болотникова в крестьянском восстании начала XVII века, в дальнейшем изменивший ему.], который в продолжение всей пьесы говорил в духе патриотического
настроения Сверстова и, между прочим, восклицал стоявшему перед ним кичливо Делагарди: «Да знает ли ваш пресловутый Запад, что если Русь поднимется, так вам почудится седое море!?» Ну, попадись в это время доктору его gnadige Frau с своим постоянно антирусским направлением, я не знаю, что бы он сделал, и не ручаюсь даже, чтобы при этом не произошло сцены самого бурного свойства, тем более, что за палкинским обедом Сверстов выпил не три
обычные рюмочки, а около десяточка.
Но тотчас же, он сам не знал как, ему на помощь пришла
обычная мысль, что это случилось с Иваном Ильичем, а не с ним, и что с ним этого случиться не должно и не может; что, думая так, он поддается мрачному
настроению, чего не следует делать, как это очевидно было по лицу Шварца.
Как арестант, содержимый на особых правах, в «вольной одежде» и тому подобное, я представлял для Яшки явление не совсем
обычное. Передо мною же был обыкновенный заключенный, говоривший сдержанно, ровно, вообще, в будничном
настроении.
Между тем стало
обычным, что именно такие
настроения оказывают непомерно большое влияние на образ мыслей представителей церкви.