Очевидно, что в древние времена какой-нибудь скальд, для которого весь мир заключался в высокородном рыцаре, — его господине и милостивце, — мог без зазрения совести, с самым искренним восторгом, петь его бранные подвиги, оставаясь совершенно равнодушным к
страданиям человечества.
— А вы, не читавший книг, знаете, о чем эти книги? Только о зле, ошибках и
страдании человечества. Это слезы и кровь, Вандергуд! Смотрите: вот в этой тоненькой книжонке, которую я держу двумя пальцами, заключен целый океан красной человеческой крови, а если вы возьмете их все… И кто пролил эту кровь? Дьявол?
Неточные совпадения
— Маркс — не свободен от влияния расовой мысли, от мысли народа, осужденного на
страдание. Он — пессимист и мститель, Маркс. Но я не отрицаю: его право на месть европейскому
человечеству слишком обосновано, слишком.
Ему доступны были наслаждения высоких помыслов; он не чужд был всеобщих человеческих скорбей. Он горько в глубине души плакал в иную пору над бедствиями
человечества, испытывал безвестные, безыменные
страдания, и тоску, и стремление куда-то вдаль, туда, вероятно, в тот мир, куда увлекал его, бывало, Штольц…
Тот уготовляет
человечеству несоизмеримо большие
страдания, кто боязливо закрывает себе глаза на необходимость таких операций и из доброты и мягкосердечия предоставляет
человечеству погибать от гнойных нарывов.
Единое
человечество не есть существо, не есть личность высокой иерархической ступени; она не имеет экзистенциального центра, не способна в своей сверхличной реальности к
страданию и радости.
И действительно так, действительно только в этом и весь секрет, но разве это не
страдание, хотя бы для такого, как он, человека, который всю жизнь свою убил на подвиг в пустыне и не излечился от любви к
человечеству?