Неточные совпадения
На втором курсе подготовительные, теоретические предметы закончились. Я сдал полулекарский экзамен. Начались занятия в
клиниках.
Но ведь и тот больной с pemphigus’ом, которого я
на днях видел в
клинике, полгода назад тоже был совершенно здоров и не ждал беды.
Мы учимся
на больных; с этой целью больные и принимаются в
клиники; если кто из них не захочет показываться и давать себя исследовать студентам, то его немедленно, без всяких разговоров, удаляют из
клиники. Между тем так ли для больного безразличны все эти исследования и демонстрации?
Если у этого человека заболеет другой ребенок, то он разорится
на лечение, предоставит ребенку умереть без помощи, но в
клинику его не повезет: для отца это поругание дорогого ему трупа — слишком высокая плата за лечение.
Но кому особенно приходится терпеть из-за того, что мы принуждены изучать медицину
на людях, — это лечащимся в
клинике женщинам. Тяжело вспоминать, потому что приходится краснеть за себя; но я сказал, что буду писать все.
И я старался прочесть
на ее красивом, почти еще детском лице всю историю ее пребывания в нашей
клинике, — как возмутилась она, когда впервые была принуждена предстать перед всеми нагою, и как ей пришлось примириться с этим, потому что дома нет средств лечиться, и как постепенно она привыкла.
Эта-то нужда и гонит бедняков в
клиники на пользу науки и школы.
На основании своего опыта я думаю, что в маленьких городках вообще едва ли было бы возможно вести гинекологическую
клинику, если бы все без исключения пациентки не хлороформировались для целей исследования.
На этом основании в большинстве женских
клиник пациентки демонстрируются и исследуются под хлороформом…
На третьем курсе, недели через две после начала занятий, я в первый раз был
на вскрытии.
На мраморном столе лежал худой, как скелет, труп женщины лет за сорок. Профессор патологической анатомии, в кожаном фартуке, надевал, балагуря, гуттаперчевые перчатки, рядом с ним в белом халате стоял профессор-хирург, в
клинике которого умерла женщина.
На скамьях, окружавших амфитеатром секционный стол, теснились студенты.
Хирург заметно волновался: он нервно крутил усы и притворно скучающим взглядом блуждал по рядам студентов; когда профессор-патолог отпускал какую-нибудь шуточку, он спешил предупредительно улыбнуться; вообще в его отношении к патологу было что-то заискивающее, как у школьника перед экзаменатором. Я смотрел
на него, и мне странно было подумать, — неужели это тот самый грозный NN., который таким величественным олимпийцем глядит в своей
клинике?
В
клиниках,
на теоретических лекциях,
на вскрытиях, в учебниках — везде было то же самое.
Это была какая-то горячка, какое-то лихорадочное метание из
клиники в
клинику, с лекции
на лекцию, с курса
на курс; как в быстро поворачиваемом калейдоскопе, перед нами сменялись самые разнообразные вещи: резекция колена, лекция о свойствах наперстянки, безумные речи паралитика, наложение акушерских щипцов, значение Сиденгама в медицине, зондирование слезных каналов, способы окрашивания леффлеровых бацилл, местонахождение подключичной артерии, массаж, признаки смерти от задушения, стригущий лишай, системы вентиляции, теории бледной немочи, законы о домах терпимости и т. д., и т. д.
Мы с горькою завистью смотрели
на тех счастливцев, которые были оставлены ординаторами при
клиниках: они могли продолжать учиться, им предстояло работать не
на свой страх, а под руководством опытных и умелых профессоров.
Характерно также то, что в своем распознавании я остановился
на самой редкой из всех болезней, которые можно было предположить. И в моей практике это было не единичным случаем: кишечные колики я принимал за начинающийся перитонит; где был геморрой, я открывал рак прямой кишки и т. п. Я был очень мало знаком с обыкновенными болезнями, — мне прежде всего приходила в голову мысль о виденных мною в
клиниках самых тяжелых, редких и «интересных» случаях.
Тем не менее при распознавании болезней я все-таки еще хоть сколько-нибудь мог чувствовать под ногами почву: диагнозы ставились в
клиниках на наших глазах, и если сами мы принимали в их постановке очень незначительное участие, то по крайней мере видели достаточно.
Так было в тридцатых годах, а вот что сообщает о современных хирургах уже упомянутый выше профессор А. С. Таубер: «В Германии обыкновенно молодые ассистенты хирургических
клиник учатся оперировать не
на мертвом теле, а
на живом.
Яркую картину процесса выработки опытности дал Пирогов в своих нашумевших «Анналах Дерптской хирургической
клиники», изданных
на немецком языке в конце тридцатых годов.
Такие переломы относятся к числу так называемых самородных переломов: у мальчика, как впоследствии оказалось, была центральная костномозговая саркома; она разъела изнутри кость и уничтожила ее обычную твердость; достаточно было первого сильного движения, чтобы случился перелом; тот же самый перелом сам собою сделался бы у больного или в
клинике, или
на возвратном пути домой.
Медицина есть наука о лечении людей. Так оно выходило по книгам, так выходило и по тому, что мы видели в университетских
клиниках. Но в жизни оказывалось, что медицина есть наука о лечении одних лишь богатых и свободных людей. По отношению ко всем остальным она являлась лишь теоретическою наукою о том, как можно было бы вылечить их, если бы они были богаты и свободны; а то, что за отсутствием последнего приходилось им предлагать
на деле, было не чем иным, как самым бесстыдным поруганием медицины.
Неточные совпадения
— Я ни
на что не намекаю, я прямо говорю, что мы оба с тобою очень глупо себя вели. Что тут толковать! Но я уже в
клинике заметил: кто злится
на свою боль — тот непременно ее победит.
Саша уходит за прибором, — да, это чаще, чем то, что он прямо входит с чайным прибором, — и хозяйничает, а она все нежится и, напившись чаю, все еще полулежит уж не в постельке, а
на диванчике, таком широком, но, главное достоинство его, таком мягком, будто пуховик, полулежит до 10, до 11 часов, пока Саше пора отправляться в гошпиталь, или в
клиники, или в академическую аудиторию, но с последнею чашкою Саша уже взял сигару, и кто-нибудь из них напоминает другому «принимаемся за дело», или «довольно, довольно, теперь за дело» — за какое дело? а как же, урок или репетиция по студенчеству Веры Павловны:
— Ах, нет… да откуда же, впрочем, вам знать? — он прошлой весной скончался. Год тому назад мы здесь в Hфtel d’Angleterre служили, а с осени он заболел. Так
на зиму в Ниццу и не попали. Кой-как месяца с четыре здесь пробились, а в марте я его в Гейдельберг, в тамошнюю
клинику свезла. Там он и помер.
По вечерам Федосья приходила в мою комнату, становилась у двери и рассказывала какой-нибудь интересный случай из своей жизни: как ее три раза обкрадывали, как она лежала больная в
клинике, как ее ударил
на улице пьяный мастеровой, как она чуть не утонула в Неве, как за нее сватался пьянчуга-чиновник и т. д.
Пепко расстегнул свою военную курточку, сел
на стул, как-то особенно широко расставив ноги, и сделал паузу, ожидая от меня знаков восторга. Увы! он их не дождался, а даже, наоборот, почувствовал, что мы сейчас были гораздо дальше друг от друга, чем до его отъезда в Сербию. Достаточно сказать, что я даже не ответил ему
на его белградское письмо. Вид у него был прежний, с заметной военной выправкой, — он точно постоянно хотел сделать налево кругом. Подстриженные усы придавали вид сторожа при
клинике.