Неточные совпадения
Шел по двору крепкий парень-конюх, поскользнулся и ударился спиною о корыто, — и вот он уже шестой год лежит у нас в клинике: ноги его висят, как плети,
больной ими не может двинуть, он мочится и ходит под себя; беспомощный, как грудной ребенок, он лежит так
дни, месяцы, годы, лежит до пролежней, и нет надежды, что когда-нибудь воротится прежнее…
Но ведь и тот
больной с pemphigus’ом, которого я на
днях видел в клинике, полгода назад тоже был совершенно здоров и не ждал беды.
Но
дело сразу меняется, когда ставишь самого себя в положение этих
больных.
К счастью медицины и
больных, времена эти миновали безвозвратно, и жалеть об этом преступно; нигде отсутствие практической подготовки не может принести столько вреда, как во врачебном
деле.
Какой из этого возможен выход, я решительно не знаю; я знаю только, что медицина необходима, и иначе учиться нельзя, но я знаю также, что если бы нужда заставила мою жену или сестру очутиться в положении той
больной у сифилидолога, то я сказал бы, что мне нет
дела до медицинской школы и что нельзя так топтать личность человека только потому, что он беден.
У моей
больной опухоль живота — вот все, что я могу сказать, если хочу отнестись к
делу сколько-нибудь добросовестно; вырабатывать же из себя шарлатана я не имею никакого желания и не стану «уверенно» объявлять, что имею
дело с гидронефрозом, зная, что это легко может оказаться и саркомой, и эхинококком, и чем угодно.
Дело шло хорошо, и
больная уже поправлялась, как вдруг однажды утром у нее появились сильнейшие боли в правой стороне живота.
Через два
дня я пошел справиться о состоянии
больной.
Но теория — одно, а практика — другое; на
деле мне было прямо смешно начать исследовать нос, глаза или пятки у
больного, который жаловался на расстройство желудка.
Приезжаю на следующий
день, вхожу к
больной. Она даже не пошевельнулась при моем приходе; наконец неохотно повернула ко мне голову; лицо ее спалось, под глазами были синие круги.
Я говорил окружавшим: «Поставьте
больному клизму, положите припарку» и боялся, чтоб меня не вздумали спросить: «А как это нужно сделать?» Таких «мелочей» нам не показывали: ведь это —
дело фельдшеров, сиделок, а врач должен только отдать соответственное приказание.
Спустя несколько
дней у
больного снова появилась лихорадка, а правые подчелюстные железы опухли и стали болезненны.
Больной прожил еще полторы недели; каждый
день у него появлялись все новые и новые нарывы — в суставах, в печени, в почках… Мучился он безмерно, и единственное, что оставалось делать, это впрыскивать ему морфий. Я посещал
больного по нескольку раз в
день. При входе меня встречали страдальческие глаза ребенка на его осунувшемся, потемневшем лице; стиснув зубы, он все время слабо и протяжно стонал. Мать уже знала, что надежды нет.
У нас в больнице долгое время каждое мое назначение, каждый диагноз строго контролировались старшим ординатором; где я ни работал, меня допускали к лечению
больных, а тем более к операциям, лишь убедившись на
деле, а не на основании моего диплома, что я способен действовать самостоятельно.
Если думать только о каждом данном
больном, то иное отношение к
делу и невозможно.
В мою палату был положен на второй
день болезни старик-штукатур; все его правое легкое было поражено сплошь; он дышал очень часто, стонал и метался; жена его сообщила, что он с детства сильно пьет. Случай был подходящий, и я назначил
больному наперстянку по Петреску.
Со смутным чувством стыда и страха перечитывал я скорбный лист умершего: подробное изо
дня в
день описание течения все ухудшающейся болезни, рецепты, усеянные восклицательными знаками, и в конце — лаконическая приписка дежурного врача: «В два часа ночи
больной скончался»…
Я поступил вполне добросовестно. Но у меня возник вопрос: на ком же это должно выясниться? Где-то там, за моими глазами,
дело выяснится на тех же
больных, и, если средство окажется хорошим… я благополучно стану применять его к своим
больным, как применяют теперь такое ценное, незаменимое средство, как кокаин. Но что было бы, если бы все врачи смотрели на
дело так же, как я?
По предложению своего патрона Бокгарт привил чистую культуру гонококка одному
больному, страдавшему прогрессивным параличом и находившемуся в последней стадии болезни; у него уже несколько месяцев назад исчезла чувствительность, пролежни увеличивались с каждым
днем, и в скором времени можно было ждать смертельного исхода.
Через десять
дней после прививки
больной умер в паралитическом припадке.
«На шестой
день после прививки у
больной появился угрожающий упадок сил, который потребовал применения возбуждающих средств» [Dr. Fehleisen. Die Aethiologie des Erysipels.
Они пролежали с
больными «в течение 4–5
дней при плотно сдвинутых кроватях, а иногда покрывались одеялами тифозных
больных» [Протоколы засед.
Я был однажды приглашен к одной старой девушке лет под пятьдесят, владетельнице небольшого дома на Петербургской стороне; она жила в трех маленьких, низких комнатах, уставленных киотами с лампадками, вместе со своей подругой детства, такою же желтою и худою, как она.
Больная, на вид очень нервная и истеричная, жаловалась на сердцебиение и боли в груди;
днем, часов около пяти, у нее являлось сильное стеснение дыхания и как будто затрудненное глотание.
Сердце и легкие ее при самом тщательном исследовании оказались здоровыми; ясное
дело, у
больной была истерия. Я назначил соответственное лечение.
Даже там, где, как в описанном случае, диагноз казался мне ясным, действительность то и
дело опровергала меня; часто же я стоял перед
больным в полном недоумении: какие-то жалкие, ничего не говорящие данные, — строй из них что-нибудь!
Понять всю тяжесть и сложность
дела, к каждому новому
больному относиться с неослабевающим сознанием новизны и непознанности его болезни, непрерывно и напряженно искать и работать над собою, ничему не доверять, никогда не успокаиваться.
Древнеиндийская медицина была в этом отношении пряма и жестоко искренна: она имела
дело только с излечимыми
больными, неизлечимый не имел права лечиться; родственники отводили его на берег Ганга, забивали ему нос и рот священным илом и бросали в реку…
Дифтерит у
больной был очень тяжелый, флегмонозной формы, и несколько
дней она была на краю смерти; потом начала поправляться.
Я ответил, что покамест наверное ничего еще нельзя сказать, что кризис будет
дней через пять-шесть. Для меня началось ужасное время. Мать и дочь не могли допустить и мысли, чтоб их мальчик умер; для его спасения они были готовы на все. Мне приходилось посещать
больного раза по три в
день; это было совершенно бесполезно, но они своею настойчивостью умели заставить меня.
Больной вынес кризис. Через два
дня он был вне опасности. Мать и дочь приехали ко мне на дом благодарить меня. Господи, что это были за благодарности!
И муж, и жена относились ко мне с тем милым доверием, которое так дорого врачу и так поднимает его дух; каждое мое назначение они исполняли с серьезною, почти благоговейною аккуратностью и тщательностью.
Больная пять
дней сильно страдала, с трудом могла раскрывать рот и глотать. После сделанных мною насечек опухоль опала,
больная стала быстро поправляться, но остались мускульные боли в обеих сторонах шеи. Я приступил к легкому массажу шеи.
Дня через два у
больной появились боли в правой стороне зева, и температура снова поднялась.
Но вот выдается редкий
день, когда у тебя все благополучно: умерших нет,
больные все поправляются, отношение к тебе хорошее, — и тогда, по неожиданно охватившему тебя чувству глубокого облегчения и спокойствия, вдруг поймешь, в каком нервно-приподнятом состоянии живешь все время.
«
Больной», с которым я имею
дело как врач, — это нечто совершенно другое, чем просто
больной человек, — даже не близкий, а хоть сколько-нибудь знакомый; за этих я способен болеть душою, чувствовать вместе с ними их страдания; по отношению же к первым способность эта все больше исчезает; и я могу понять одного моего приятеля-хирурга, гуманнейшего человека, который, когда
больной вопит под его ножом, с совершенно искренним изумлением спрашивает его...
А вечером в тот же
день я думал: где же найти границу, при которой могли бы жить и врач, и
больной, и сумею ли я сам всегда удержаться на этой границе?..
Вы, врачи, находитесь при
больных только для того, чтоб получать ваши гонорары и делать назначения; а остальное уж
дело самих
больных: пусть поправляются, если могут».
Больные приходят, когда хотят, и
днем, и ночью, как откажешь?
Это ведет к конкуренции между врачами, в которой худшие из них не брезгуют никакими средствами, чтоб отбить пациента у соперника: приглашенные к
больному, такие врачи первым
делом раскритикуют все назначения своего предшественника и заявят, что «так недолго было и уморить
больного»; последние страницы всех газет кишат рекламами таких врачей, и их фамилии стали известны каждому не менее фамилии вездесущего Генриха Блокка; более ловкие искусно пускают в публику через газетных хроникеров и интервьюеров известия о совершаемых ими блестящих операциях и излечениях и т. п.
Я даже лишен семейных радостей, лишен возможности спокойно приласкать своего ребенка, потому что в это время мелькает мысль: а что, если со своей лаской я перенесу на него ту оспу или скарлатину, с которой сегодня имел
дело у
больного?
Неточные совпадения
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого
дня и числа… Нехорошо, что у вас
больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
— Ты стой пред ним без шапочки, // Помалчивай да кланяйся, // Уйдешь — и
дело кончено. // Старик
больной, расслабленный, // Не помнит ничего!
Больной, озлобленный, всеми забытый, доживал Козырь свой век и на закате
дней вдруг почувствовал прилив"дурных страстей"и"неблагонадежных элементов". Стал проповедовать, что собственность есть мечтание, что только нищие да постники взойдут в царство небесное, а богатые да бражники будут лизать раскаленные сковороды и кипеть в смоле. Причем, обращаясь к Фердыщенке (тогда было на этот счет просто: грабили, но правду выслушивали благодушно), прибавлял:
Туман, застилавший всё в ее душе, вдруг рассеялся. Вчерашние чувства с новой болью защемили
больное сердце. Она не могла понять теперь, как она могла унизиться до того, чтобы пробыть целый
день с ним в его доме. Она вошла к нему в кабинет, чтоб объявить ему свое решение.
Доктор и доктора говорили, что это была родильная горячка, в которой из ста было 99 шансов, что кончится смертью. Весь
день был жар, бред и беспамятство. К полночи
больная лежала без чувств и почти без пульса.