Мир этот он мыслил во множественности, в
формах времени и пространств, — в том, что Шопенгауэр называет principium individuationis.
Так посреди мира мучений спокойно живет в своей отдельности человек, доверчиво опираясь на principium individuationis, на восприятие жизни в
формах времени и пространства: безграничный мир, всюду исполненный страдания, в бесконечном прошедшем, в бесконечном будущем, ему чужд, даже кажется ему фантазией; действительно для него только одно — узкое настоящее, ближайшие цели, замкнутые горизонты.
Неточные совпадения
«Высочайшая минута» проходит. Возвращается ненавистное
время — призрачная, но неотрывно-цепкая
форма нашего сознания. Вечность превращается в жалкие пять секунд, высшая гармония жизни исчезает, мир снова темнеет и разваливается на хаотические, разъединенные частички. Наступает другая вечность — холодная и унылая «вечность на аршине пространства». И угрюмое
время сосредоточенно отмеривает секунды, часы, дни и годы этой летаргической вечности.
Мне как будто казалось
временами, что я вижу, в какой-то странной и невозможной
форме, эту бесконечную силу, это глухое, темное и немое существо.
Грандиознейшую картину избытка сил и оргийного безумия, вероятно, представлял мир в те отдаленные
времена, когда еще молода была наша планета, и в неуверенных, непрочных и неумелых
формах на ней только еще начинала созидаться жизнь.
Наконец, и сама трагедия — эта
форма наивысшего будто бы утверждения жизни — начинает по
временам вызывать в Ницше «старые сомнения о влиянии искусства».
«Трансцендентальное» время Канта, или отвлеченная
форма времени, неизбежно мыслится как потенциальная бесконечность, не знающая ни начала, ни конца; поэтому его идея и приводит разум к антиномии, обнаруженной самим же Кантом.
Неточные совпадения
Все остальное
время он посвятил поклонению Киприде [Кипри́да — богиня любви.] в тех неслыханно разнообразных
формах, которые были выработаны цивилизацией того
времени.
Тогда он не обратил на этот факт надлежащего внимания и даже счел его игрою воображения, но теперь ясно, что градоначальник, в видах собственного облегчения, по
временам снимал с себя голову и вместо нее надевал ермолку, точно так, как соборный протоиерей, находясь в домашнем кругу, снимает с себя камилавку [Камилавка (греч.) — особой
формы головной убор, который носят старшие по чину священники.] и надевает колпак.
Во
время разлуки с ним и при том приливе любви, который она испытывала всё это последнее
время, она воображала его четырехлетним мальчиком, каким она больше всего любила его. Теперь он был даже не таким, как она оставила его; он еще дальше стал от четырехлетнего, еще вырос и похудел. Что это! Как худо его лицо, как коротки его волосы! Как длинны руки! Как изменился он с тех пор, как она оставила его! Но это был он, с его
формой головы, его губами, его мягкою шейкой и широкими плечиками.
Как ни старался Левин преодолеть себя, он был мрачен и молчалив. Ему нужно было сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он не мог решиться и не находил ни
формы, ни
времени, как и когда его сделать. Степан Аркадьич уже сошел к себе вниз, разделся, опять умылся, облекся в гофрированную ночную рубашку и лег, а Левин все медлил у него в комнате, говоря о разных пустяках и не будучи в силах спросить, что хотел.
— Я не могу вполне с этим согласиться, — отвечал Алексей Александрович. — Мне кажется, что нельзя не признать того, что самый процесс изучения
форм языков особенно благотворно действует на духовное развитие. Кроме того, нельзя отрицать и того, что влияние классических писателей в высшей степени нравственное, тогда как, к несчастью, с преподаванием естественных наук соединяются те вредные и ложные учения, которые составляют язву нашего
времени.