Неточные совпадения
В книге «О жизни» Толстой пишет: «Радостная деятельность жизни со всех
сторон окружает нас, и мы все знаем ее в себе с самых первых воспоминаний детства… Кто из живых
людей не знает того блаженного чувства, хоть раз испытанного и чаще всего в самом раннем детстве, — того блаженного чувства умиления, при котором хочется любить всех; и близких, и злых
людей, и врагов, и собаку, и лошадь, и травку; хочется одного, — чтобы всем было хорошо, чтобы все были счастливы».
Какой-то есть в Толстом органический дефект, делающий его неспособным рисовать образы
людей, жизненно живущих в любви и самоотречении. Пробует, и вот — либо живые образы мертвых
людей, либо мертвые образы
людей будто бы живых. И, конечно, Толстой сам это чувствует. Как бы отчаявшись в пригодности могучего орудия — художественного своего гения, он отбрасывает его в
сторону и настойчиво начинает доказывать, как выгодно должно быть для
человека жить в любви и самоотречении.
«Любовь не есть вывод разума, а есть сама радостная деятельность жизни, которая со всех
сторон окружает нас…
Люди грубыми руками ухватывают росток любви и кричат: «вот он, мы нашли его, мы теперь знаем его, взрастим его. Любовь, любовь! высшее чувство, вот оно!» И
люди начинают пересаживать его, исправлять его и захватывают, заминают его так, что росток умирает, не расцветши, и те же или другие
люди говорят: все это вздор, пустяки, сентиментальность».
«Измученным
людям той и другой
стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебание, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитым? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти
люди ужаснуться того, что они делали, бросить все и побежать, куда попало».
Глубокая и таинственная серьезность «живой жизни», форма проявления ее в том светлом существе, которое называется
человеком, счастье в его отличии от удовольствия, уплощение и омертвение жизни, когда дело ее берется творить живой мертвец, — все эти
стороны художественного жизнепонимания Толстого особенно ярко и наглядно проявляются в отношении его к любви между мужчиной и женщиной.
В таинственном, воздушно-бесплотном общении зреет подготовка души к тому, что кажется со
стороны таким простым и что в
человеке так сложно и глубоко.
Жизнь эта со всех
сторон окружает
человека, надвигается на него, зовет к себе, хлещет в душу бурными потоками кипучей радости и счастья.
И это же чувство освежения, с другой
стороны, нередко испытывает
человек после хорошей попойки: при жизни вялой и однообразной, лишенной ярких переживаний, такая попойка дает душе своеобразную встряску, что-то в ней как будто разряжается, просветляется, и
человек более бодрым возвращается в свою вялую жизнь.
Огромна и чудесна эта основная тайна Аполлона, которую живо все живое. Несчетные ужасы со всех
сторон окружают
человека. Но жизненно-сильный
человек слеп к ужасам, из которых воля его не может найти выхода.
Смерть наклоняется к
человеку и, обдавая его смрадным своим дыханием, злорадно шепчет на ухо: «Ты умрешь. В какую
сторону ни иди, каждый твой шаг — приближение ко мне».
Когда
человек, в котором мало «бронзы», вступает в область «по ту
сторону добра и зла», то он, так сказать, «по долгу службы» почему-то считает себя обязанным быть непременно злым, злым во что бы то ни стало. В снегу замерзает
человек? Пройди мимо и только плюнь — иначе ступишь опять «по сю
сторону».
Однако в этом одиночестве Ницше было для него и одно великое преимущество. Отвернувшийся от Диониса и сам отвергнутый Аполлоном, оставшийся без поддержки, в
стороне от обоих богов, он смог увидеть много такого, чего никогда не увидел бы
человек, осененный благословением того или другого бога.
«Новой воле учу я
людей: желать того пути, которым слепо шел
человек, и назвать его хорошим, и больше не красться от него в
сторону, подобно больным и умирающим!»
Вместо прежнего разделения актеров на злодеев, на первых трагиков, первых комиков, разделения все-таки более серьезного, потому что оно основывалось на психической
стороне человека, — вся труппа теперь составлялась так: я играю купцов, он мужиков, третий бар, а что добрые ли это люди, злые ли, дурные, никто об этом думушки не думал.
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Опасно, черт возьми! раскричится: государственный
человек. А разве в виде приношенья со
стороны дворянства на какой-нибудь памятник?
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые
люди; это с их
стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
На все четыре
стороны // Поклон, — и громким голосом // Кричит: «Эй,
люди добрые!
Милон(в
сторону). Почтенный
человек!
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В
сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой
человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…