Неточные совпадения
«Понимаю теперь, что на таких, как я, нужен удар, удар судьбы, чтоб захватить его, как на аркан, и скрутить внешней силой. Никогда, никогда не поднялся бы я сам собой! Но гром грянул.
Принимаю муку обвинения и всенародного позора моего, пострадать хочу и
страданием очищусь!»
Но все это не важно. «Идею»
страдания не к чему вскрывать, не к чему доказывать. Она для Достоевского несомненнее всех идей, — может быть, единственная вполне несомненная идея. И, покоренные силою его веры в
страдание, завороженные мрачным его гением, мы
принимаем душою недоказанную идею и без всякого недоумения слушаем такие, например, речи Дмитрия Карамазова...
Кто готов
принять жизнь лишь под условием устранения из нее ужасов и
страданий, — тот никогда не сможет
принять жизни.
Но в таком жизнеприятии есть один чрезвычайно опасный уклон; попасть на него легко. Если жизнь прекрасна и благообразна, если прекрасна она даже в «безвинности ее
страданий», — то зачем добывать лучшую жизнь? Отчего с тихою радостностью не
принимать ее такою, какая она есть?
Жизнь глубоко обесценилась. Свет, теплота, радость отлетели от нее. Повсюду кругом человека стояли одни только ужасы, скорби и
страдания. И совершенно уже не было в душе способности собственными силами преодолеть
страдание и
принять жизнь, несмотря на ее ужасы и несправедливости. Теперь божество должно держать ответ перед человеком за зло и неправду мира. Это зло и неправда теперь опровергают для человека божественное существо жизни. Поэт Феогнид говорит...
В той узкой области переживаний, которую захватывал первоначальный дифирамб хора сатиров, настроение глубокой пассивности было вполне естественным. Что такое, по Ницше, были эти сатиры? Гении природы, приведенные в восторг близостью бога, разделяющие его
страдания товарищи, в которых отражаются муки божества. «Хор, — говорит Ницше, — созерцает в видении господина и учителя Диониса, он видит, как бог страждет и возвеличивается, и поэтому сам не
принимает участия в действии».
— Знаю, что наступит рай для меня, тотчас же и наступит, как объявлю. Четырнадцать лет был во аде. Пострадать хочу.
Приму страдание и жить начну. Неправдой свет пройдешь, да назад не воротишься. Теперь не только ближнего моего, но и детей моих любить не смею. Господи, да ведь поймут же дети, может быть, чего стоило мне страдание мое, и не осудят меня! Господь не в силе, а в правде.
Это есть моральная антиномия, непреодолимая в нашем мировом эоне: нужно сострадать человеческим страданиям, жалеть все живущее и нужно
принимать страдание, которое вызывается борьбой за достоинство, за качества, за свободу человека.
Неточные совпадения
— Если правда, что в минуту
страданий и близости смерти она искренно раскаивается, и я,
приняв это за обман, откажусь приехать?
Для Константина Левина деревня была место жизни, то есть радостей,
страданий, труда; для Сергея Ивановича деревня была, с одной стороны, отдых от труда, с другой — полезное противоядие испорченности, которое он
принимал с удовольствием и сознанием его пользы.
Ну, известно, какой конец арестанту, который с оружием кидается на начальство: и «
принял, значит,
страдание».
—
Страдание принять и искупить себя им, вот что надо.
Это не то чтобы за кого-нибудь, а так просто «пострадать надо»;
страдание, значит,
принять, а от властей — так тем паче.